Прекрасная Габриэль

Однако герцог ничего не отвечал сестре, и она не могла понять его молчания. Не был ли захвачен гонец или де Майенн из осторожности пока воздерживался? В нетерпении, со своего болезненного одра, герцогиня отправила к герцогу своего последнего верного агента, с приказанием привезти ответ во что бы то ни стало.

— Спешите, — сказала она, — известить моего брата, что я умираю и не могу терять время.

Гонец торопился, и по возвращении нашел госпожу свою еще более страдающую душевно, чем телесно. Она все лежала в темноте и безмолвии, точно старалась заставить о себе забыть, как раненая пантера, которая зарывается под листья в свое логовище и остается там много ночей, не имеет ничего в себе живого, кроме глаз.

При дворе о герцогине говорили только, для того чтобы спросить, умерла ли она наконец, а она в это время оживлялась мало-помалу и ждала ответа де Майенна, ответа благоприятного, она в этом не сомневалась, чтобы отравиться к нему в лагерь и подстрекать его всем своим бешенством и всем своим отчаянием.

Наконец гонец приехал, он несколько дней употребил на трудный переезд между шпионами и обсервационными постами, которые окружали де Майенна на краю Пикардии.

Герцогиня приподнялась на постели, трепеща от радости, распечатала письмо, привезенное ее, и поцеловала его, потому что почерк де Майенна обещал ей новую возможность начать.

Но вот что писал ей брат:

«Сестра, каждый хлопочет за себя на этом свете. Вы постоянно действовали по этому правилу. Вы ослабеваете, говорите вы, а у меня не осталось больше сил. Вы очень больны, а я считаю себя похороненным.

Во всех этих последних делах вы, без сомнения, думали о ваших интересах, я начинаю думать о моих и приготовляю себе спокойствие в этой жизни в ожидании вечного. Живите в мире, сестра, как я постараюсь сделать это сам».

Герцогиня была поражена в сердце. С ней сделался обморок точно такой, как при выходе из Лувра, и на этот раз ее жизнь находилась в серьезной опасности.

Мало того, повторился странный и ужасный феномен, который тоже в мае 1574 года испугал Венсенский замок, повторился, как будто для тех же преступлении Верховный Судия послал одно наказание.

В ночь, последовавшую за этим кризисом, герцогиня заснула, несмотря на лихорадку; она проснулась, орошенная потом, она позвала, она кричала, чтобы ее горничные вынули ее из жгучей ванны, в которой скользили ее исхудалые члены. Горничные прибежали со свечами и отступили от ужаса, увидев, что на лбу госпожи выступил кровавый пот. Кровь беспрестанно выступала из каждой поры ее тела. Позванные доктора объявили, что герцогиня страдает той таинственной и ужасной болезнью, которая двадцать два года тому назад положила Карла IX в могилу.

С этих пор не было более надежды, не было более средств. Герцогиня хранила угрюмое и свирепое молчание. Она пристально смотрела в зеркало, стоявшее в ногах ее кровати, с зловещим выражением ужаса, на капли крови, которые, всегда вытираемые, появлялись снова на ее щеках, висках и руках.

При каждой вспышке гнева, при каждом сильном волнении пот увеличивался, и красная скатерть разливалась по лицу и по телу преступницы, так жестоко наказанной. Доктора удалились с ужасом, даже слуги боялись прикоснуться к проклятой небом больной. Послали за священниками, которые при виде этого кровавого трупа лишались чувств от испуга или бежали от ужаса.

В ночь, последнюю ночь страдания, герцогиня хрипела на своей облитой кровью постели; она звала на помощь и никто к ней не приближался. Вдруг она приметила монаха высокого роста, который медленно шел в соседней комнате и перед которым низко кланялись слуги, от страха стоявшие в стороне. Этот монах дошел до постели умирающей и молча смотрел на страшное зрелище этой кончины.

Увидев его с опущенным капюшоном, герцогиня поблагодарила его взглядом, потому что она не смела пошевелить руками, боясь почувствовать влажную теплоту крови.

— Я хочу разрешения моих грехов, — сказала она мрачным голосом, еще запечатленным надменной властью, которая управляла каждым движением ее жизни.

— Для того чтобы получить разрешение, — сказал монах, — вам надо исповедаться.

— Я грешна, — сказала герцогиня шепотом, — в скупости, честолюбии, гордости.

— А еще? — сказал монах.

Она с удивлением посмотрела на него.

— Если я могу упрекнуть себя в других грехах, мое тело страдает, моя память слабеет… голос мой замирает, не требуйте слишком многого в подобную минуту. Наказание, кажется, превосходит проступки…

— Вы не говорите о преступлениях? — спросил монах.

— О преступлениях? — прошептала она в остолбенении.