Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Синуль послал дочь купить хлеба и пополнить запас пива, опасаясь, что его не хватит. Было уже довольно темно. В комнату проникали аромат цветущих лип и даже отдельные комары. Зажгли свет, достали из буфета пять тарелок, вилки, ножи и бокалы. В честь Иветты постелили свежую скатерть, Синуль согласился выключить радио. Поели редиски с маслом и солью, огурцов со сметаной и по маленькой порции шампиньонов по-гречески. Синуль ел стоя, прихлебывая из огромной пивной кружки, которую купил во время гастролей в Дюссельдорфе. Он обычно не садился за стол до окончания ужина, поскольку приходилось то и дело вставать и заглядывать в духовку, а при его телосложении лишние движения отнимали много сил. После закусок съели петушка в вине; его сравнили с другими петушками в вине, вошедшими в семейную хронику, а также с петушками в вине, отведанными у друзей и конкурентов, и он был признан превосходным. Время от времени наступали на хвост или на лапу Бальбастру, который вечно подвертывался под ноги, и всякий раз на него орали.

Иветта и Синуль одновременно и независимо друг от друга завели длинные монологи. Арманс ворчала. Жюли тихо паниковала из-за теоремы Дезарга (или Паппа — в точности неизвестно). Мадам Синуль благожелательно молчала. Воздали должное тающему во рту овечьему сыру и свежайшему сыру брусе. Убрали грязные тарелки. Достали пирожные мадам Груашан, их было шесть: корзиночка, эклер с кофейным кремом, эклер с шоколадным кремом, еще одна корзиночка с шоколадным кремом (первая была с кофейным), кусок клубничного торта со взбитыми сливками и какое-то разноцветное изделие, загадочное по содержанию и ромбовидное по форме, которым сразу же завладела Арманс. Синуль отверг эти кондитерские изыски. Он предложил Иветте малины, от которой прежде времени покраснели кусты в саду, а воздух наполнился благоуханием. Малины захотели все. Ягоды залили густыми сливками и присыпали сахарной пудрой; малиновый сок, смешиваясь с желтоватыми сливками и сахаром, растекался по тарелкам розовеющим ручейком. Синуль приготовил Иветте и себе крепкий кофе и налил по рюмке грушевой настойки, а мадам Синуль — полрюмки вербеновой. Арманс встала, расцеловала Иветту в обе щеки и сказала «чао»; засим она удалилась. Поскольку направление ее пути не связано напрямую с нашим повествованием, мы не станем его указывать. Лицо Синуля исказилось от ревности.

Стол опустел. Пища и напитки были уничтожены, к приятной сытости неизбежно примешивалось ощущение быстролетности жизни. Из темноты доносились ночные звуки: шорох гусениц в саду, далекий уличный гул, мерные удары колокола Святой Гудулы. Все это навевало смутные воспоминания, которые предшествуют и способствуют сонливости. Стол перед каждым из сотрапезников был усеян крошками — у кого больше, у кого меньше. Было душно. Перед тем как разойтись по домам, решили продолжить отдохновенный процесс пищеварения в саду. Там стояли ажурные стулья из белого металла, которые называют садовыми, хромоногие шезлонги и один ротанговый стул (что такое ротанг, мы не знаем, но при подобных романтических обстоятельствах всегда присутствует ротанговый стул). Прежде чем выйти в сад, Синуль включил шумофон.

Шумофон был гордостью и шедевром Синуля. Не имея ни финансовых (из-за любви к пиву и большого семейства), ни территориальных (его домик был слишком тесен) возможностей установить у себя орган, он изобрел инструмент, максимально к нему приближенный (во всяком случае, по мощи звука, в чем, к своему огорчению, могли убедиться соседи), и это был шумофон. С годами шумофон все более совершенствовался (то есть приближался к совершенству, существование коего подтверждено наукой), пока не достиг, наконец, такого богатства и такой чистоты звучания, какие только может обеспечить передовая современная техника. Синуль собственноручно собирал и подгонял, завинчивал и паял все детали своего инструмента (что приводило к массе необъяснимых неисправностей, ибо он постоянно терял электрические схемы), и в результате отовсюду торчали пучки спутанных разноцветных проводов — чрезвычайно эффектное зрелище.