Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Что до меня, то в моем взгляде читалось гораздо большее волнение: вот уже месяц каждое утро (но по иным причинам, нежели Эсеб, и прекрасно зная, кто передо мной) независимо от того, в котором часу удалось заснуть накануне, я непременно приходил в бакалейную лавку, чтобы увидеть, как Гортензия идет по противоположной стороне улицы, и сегодня мне впервые посчастливилось так хорошо ее разглядеть. Конечно, я был взволнован этим видением, но еще больше волновала меня задача, которую я поставил перед собой ради моих профессиональных планов, близких к решающей фазе: не влюбляться в Гортензию. Так я решил, решил твердо, бесповоротно, раз и навсегда; одна-единственная минута созерцания, которую я позволял себе по утрам, эта ежедневная и быстролетная минута должна была обеспечить мне душевный покой в оставшиеся 23 часа 59 минут, однако вместо этого она заставляла меня колебаться в моем решении. Сегодня утром отсутствие кусочка ткани, впрочем, как правило, почти незаметного (хоть у меня нет наблюдательности и опыта Эсеба, все же и я могу судить об этом), а также быстрая походка со всеми своими последствиями представляли серьезную угрозу для моего будущего. Вот почему мой взгляд был не столь безмятежным, как у Синуля, и не столь откровенным, как у Эсеба.

А мадам Эсеб это зрелище оставило совершенно равнодушной. Навидалась она этих милашек за тридцать лет. Одной больше, одной меньше. Раз это занимало Эсеба и он не рассовывал куда попало помидоры, рис и молоко, она даже была довольна. Она подумала только, что эта Гортензия не трусиха, если ходит по улице без трусов, да еще в платье, сквозь которое все видно. Но чему тут удивляться. Известно, какая теперь молодежь.

Александр Владимирович находил поведение Гортензии постыдным и безнравственным, а все в целом — нестерпимо скучным.

Гортензия скрылась за углом улицы Вольных Граждан, провожаемая пятью парами молчаливых глаз, поцокиванием языка и вздохом. Александр Владимирович кашлянул.

Глава 3 Александр Владимирович

— А у вас кашель, Александр Владимирович, — заметила мадам Эсеб, — не надо было на улицу босиком выходить!

Этот упрек, адресованный лавочницей своему коту, нуждается в некоторых пояснениях.

Однажды зимним утром, в году 19… от Рождества Христова, шел снег. Мадам Эсеб, дрожа от холода, вышла поднять решетку (под предлогом полного отсутствия туристок Эсеб еще валялся в постели) и вдруг увидела перед дверью лавки изящную ивовую корзинку, нечто вроде колыбельки, завернутой в пурпурный сиземус (сиземус — роскошный польдевский бархат. — Примеч. Автора); ручку корзинки украшал розовый бант, с которого свешивалось письмо, запечатанное оранжевой восковой печатью. Подув на озябшие пальцы, мадам Эсеб распечатала письмо. Там было написано следующее:

«Я, лежащий в этой колыбели, — Александр Владимирович, плод страстной и преступной царственной любви. Моя мать была в свите князей польдевских, посетивших твой город, и не смогла побороть пагубное влечение к одному местному дворянину. Их брак был невозможен по дипломатическим и династическим соображениям чрезвычайной важности. Вот почему я стал сиротой и подкидышем, доверенным твоим заботам, Бертранда Эсеб. В корзине ты найдешь кошелек, полный далматинских и польдевских золотых монет: этого должно хватить на мое содержание и воспитание, пока не придет час, когда я смогу добиться подобающего положения при дворе. Рацион мой таков: утром — молоко, но исключительно фирмы „Глория“, в чистом блюдце. Рубленое сырое мясо, но исключительно от филейной части. Раз в неделю — балтийская сельдь со сметаной. Остальное — по моему желанию. А ты, кому я доверен, будешь помнить об оказанной тебе чести и при всех обстоятельствах будешь проявлять ко мне почтение, какого заслуживает мое происхождение и мой будущий сан. Ты будешь обращаться ко мне только на „вы“ и всегда называть меня полным именем. Всякого рода уменьшительные имена или клички, будь то Алекс, Влади или Мурзик, абсолютно недопустимы.

Подпись: неразборчивая

(на польдевском языке)

P.S.: По воскресеньям к рациону следует добавлять ломтик хлеба с беконом и яйцо всмятку, причем яйцо должно быть горячим и приготовленным в яйцеварке, именуемой egg-coddler».

В самом деле, в колыбельке лежал совсем юный котенок, с длинным, слегка экзотическим, но породистым носиком и усами, в которых опять-таки чувствовалась порода. Он открыл глаза, взглянул на мадам Эсеб, и негромкое повелительное «мяу» возвестило о том, что он голоден. Мадам Эсеб поспешила выполнить приказ.