Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Мы будем описывать ее согласно традиции, то есть начиная сверху: ее волосы сияли как золото; точнее, они были почти белокурыми, мягкого светло-каштанового цвета, средней длины; а волосы под мышками (к счастью, она их не сбривала!) были еще светлее и источали (слева и справа — несколько по-разному) сильный пряный аромат, который, по-видимому, обладал возбуждающим действием (по крайней мере, Гортензии часто об этом говорили, а ближе к вечеру это подтвердил и молодой человек), и который мы, к сожалению, не можем охарактеризовать точнее, поскольку для запахов не существует измерительной шкалы, как, скажем, для цветов спектра, землетрясений (по шкале Рихтера это было бы семь и девять десятых балла) или ураганов (восемь баллов по шкале Бофорта); лоб ее сверкал лилейной белизной, брови были изогнуты, как лук стрелка, и отделены от носа маленьким Млечным путем, ни шире, ни уже, чем надо; глаза, блеском превосходившие изумруды, светились, словно две звезды; на лице ее, как на утреннем небе, белизна гармонично сочеталась с ярким румянцем; рот был маленький, а губы алые. Шея длинная, ручки маленькие.

Соски ее грудей были необычайно чувствительны, а сами груди (скорее маленькие, чем большие) чуть круглились книзу, но были налитыми и упругими; ее бедра удобно заполняли ладони; пупок был маленький и круглый, живот — слегка выпуклый, покрытый почти бесцветным пушком, который тянулся прямой линией, симметрично такой же линии, спускавшейся от спины к ягодицам, о красоте коих мы не сказали и десятой доли того, что следовало, но время поджимает; пушок был похож на сережки ивы, расцветающей весною в Сьерра де Куэнка, месте, воспетом Гонгорой; внизу живота волосы были совсем светлые, еще светлее, чем под мышками, и росли пышно, ровно, аккуратно, словно садик над гротом в стиле Ренессанс. Ее чувствительное место, которое легко было найти языком или пальцем, вырисовывалось четко. Ее колени были чуть тяжеловаты, она носила обувь тридцать восьмого размера. Ногти она не красила.

А между тем молодой человек, все еще стоя возле кровати, долго смотрел на нее спереди, потом сзади, потом опять спереди. Его интерес к ней был по-прежнему бесспорным, очевидным и неослабевающим. Гортензия протянула к нему руки. Он склонился к ней, и глава закончилась.

Второе межглавье Продолжается прерванный рассказ про обольщение Гортензии, который услышала по телефону Иветта и передала Синулю; тем самым мы восстанавливаем хронологию событий

— Так она влюбилась? — спросил Синуль.

— Это мужчина ее жизни.

— И она сообщает это по телефону в его присутствии?

— Он ушел.

— Уже?

— Не говори глупостей, ему надо на работу!

— А что в нем такого необыкновенного?

— Он прекрасно умеет заниматься любовью, и он ей сказал, что у нее абсолютно идеальные ягодицы, потому что между ягодицей и ляжкой нет никакой видимой границы.

Синуль задумался.

— Это действительно так? Я не знал, что у Гортензии…

— Ну да, это одно из достоинств ее фигуры.

— А чем он еще отличился, этот супермен?

— Он почти сразу угадал, как ее зовут.

— Надо же, — сказал Синуль.

— Да, и у него такая профессия, при которой приходится работать ночью, это называется — странствующий ночной антиквар.

Синуль поднял бровь.

— Повтори-ка.

Иветта повторила.

Синуль так и застыл с поднятой бровью. Он посмотрел на Иветту, и та тоже подняла бровь.

Поднимем бровь и мы.

Продолжение окончания главы 11,

в котором продолжался ответ на отдельный вопрос из первого межглавья

Пока Иветта, Синуль, Автор и Читатель поднимают бровь (правую или левую?), мы вернемся назад, в послеполуденный час, когда неспешно завершилась глава, посвященная обольщению Гортензии.

Было жарко. Чуча мурлыкала, как умела она одна. Она мурлыкала, исполняя свой долг, но еще и для того, чтобы звуковые волны от ее мурлыканья, затронув усы Александра Владимировича и смутив его сердце, достигли лап и когтей, вонзившихся в деревянный подоконник кабинета профессора Орсэллса.

Профессор Орсэллс мыслил и громко храпел.