Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Блоньяр: Приятно узнать, что ты отказался от нелепых взглядов, которых, как мне сказали, ты придерживался.

Арапед: А каких?

Блоньяр: Я слышал (и, к сожалению, ничто в нашем прежнем допросе не позволяет мне опровергнуть этот слух), будто ты поддерживаешь теорию, самую несостоятельную из всех, какие когда-либо поддерживал полицейский: что ни в одном преступлении не может быть вещественных доказательств чьей-либо виновности.

Арапед: Я глубоко уверен: того, что полицейские, следователи, судьи и журналисты называют вещественными доказательствами, на самом деле не существует, но я не вижу в этой точке зрения ничего абсурдного.

Блоньяр: Как! Да есть ли на свете что-нибудь более несуразное, более противное и ненавистное здравому смыслу, более проникнутое губительным скептицизмом, нежели мнение, будто доказательств не существует?

Арапед: Тихо, тихо, дорогой Блоньяр. А если я докажу вам, что именно вы, утверждая, будто доказательства вещественны и реальны, тем самым впадаете в махровый скептицизм и рискуете запутаться в парадоксах и противоречиях?

Блоньяр: Разве ты не отъявленный скептик?

Арапед: А что такое, по-вашему, скептик?

Блоньяр: Ну как же, это человек, который подвергает сомнению министерство юстиции, префектуру полиции, процедуру обнаружения улик, короче, сомневается во всем.

Арапед: Стало быть, тот, кто сомневается в чем-то одном, имеющем отношение к некоему особому вопросу, не может считаться скептиком?

В эту минуту Арапед чувствовал, как его переполняет уверенность, чувствовал, что вот-вот прижмет Блоньяра к стенке; но это чувствовал и подозреваемый, он так бешено вертелся на стуле, что мост сновидений, хрупкий, как японский бумажный мостик, не выдержал, и Арапед снова очутился у себя в кровати. Он зажег свет и пошел готовить утренний кофе с молоком.

Арапед вырос в небогатой семье. Учеба давалась ему с трудом, но под конец в нем проснулись задатки мыслителя, он поступил в полицию и стал правой рукой знаменитого инспектора Блоньяра. Арапед бесконечно восхищался инспектором и очень хотел бы обратить его в пирронизм — философскую систему, к которой после долгих колебаний примкнул он сам. Он был холост, медлителен, плотного телосложения, среднего роста, носил черный костюм; жил он вместе с матерью в маленькой квартирке на проспекте Секста Эмпирика, в посольском квартале.

Арапед был чрезвычайно добросовестным полицейским. Что бы ни поручил ему инспектор Блоньяр — допрос или тщательный, методичный сбор данных, — он выполнял это с маниакальной безупречностью, вызывавшей восхищение, зависть и некоторую ревность со стороны коллег. Блоньяр частенько говаривал, что без Арапеда он, пожалуй, никогда не смог бы довести расследование до конца, то есть до решающей стадии, когда осуждение виновного становилось неотвратимым, несмотря на все усилия и уловки адвокатов. Так оно и было, и безупречная маниакальность Арапеда (вопреки раздраженной реплике Блоньяра во время одного из их бесчисленных философских диспутов) проистекала именно из его пирронизма, а не приходила с ним в противоречие. Всякая уверенность подвергалась у него беспощадной травле, и всегда он выискивал какой-нибудь неприметный изъян в системе доказательств, промах, который видел только он (а все остальные довольствовались второсортной уверенностью) и который вызывал у него лукавую полуулыбку, не доставлявшую радости Блоньяру (ибо арапедовский скепсис порою порождал существенные трудности).

Благодаря систематичности мышления и серьезному отношению к служебным обязанностям (он старался никогда не проявлять рассеянности в присутствии Блоньяра) Арапед вел насыщенную трудовую жизнь, и времени на развлечения у него почти не оставалось. Он не ходил в гости, кроме как к Блоньярам, раз в неделю водил маму в кино — она обожала музыкальные комедии и была без ума от Басби Беркли (и несколько раз таскала Арапеда на этот бездарный и неправдоподобный, по его мнению, фильм, где Кармен Миранда сходит или, вернее, спускается на кране с парохода, а на голове у нее вместо шляпы огромное блюдо овощей и фруктов, tutti frutti hat); а раз в месяц в одиночестве смотрел американские детективы: он коллекционировал сцены допросов, которые, как в данном случае, оживали в его снах.