Прекрасная Натали

В этот приезд в Москву Наталья Николаевна повидала всех своих родственников — отца Николая Афанасьевича, братьев Ивана, Сергея, Дмитрия. Из памятных встреч того января мы знаем о свидании с известной поэтессой графиней Евдокией Петровной Ростопчиной, почти ровесницей Натальи Николаевны. В 1856 году Ростопчиной было 45 лет, а познакомилась она с Пушкиным в 1828 году, когда только-только стала выезжать в свет. В 1836 году Ростопчина с мужем переехала в Петербург, и Пушкин часто бывал у нее на «литературных» обедах, где собирались Жуковский, Вяземский и другие литераторы. Чета Пушкиных не раз встречалась с графиней в светском обществе. Пушкин ценил поэтическое дарование графини Евдокии, оговариваясь, что «если пишет она хорошо, то, напротив, говорит очень плохо». Надо отдать должное графине, что за прошедшие двадцать лет она научилась «говорить», о чем и сообщает Наталья Николаевна: «Сегодня утром мы имели визит графини Ростопчиной, которая была так увлекательна в разговоре, что наш многочисленный кружок слушал ее, раскрыв рты. Она уже больше не тоненькая… На ее вопрос: „Что же вы мне ничего не говорите, Натали, как вы меня находите“, у меня хватило только духу сказать: „Я нахожу, что вы очень понравились“. Она нам рассказала много интересного, и рассказала очень хорошо». Графиня Ростопчина уже чувствовала себя принадлежащей литературному процессу и наравне с мужчинами обсуждала некоторые негативные его явления. Во времена Пушкина такое невозможно было предположить… «Не знаю, как Вам, — писала она П. А. Плетневу, — а мне кажется, что мы пережили свою эпоху и попались в хаос Вавилонского столпотворения, где идет разноголосица, соединяющая в своем бестолковом шуме все ереси, все лжеученья, все сумасбродства, до которых может доводить человека желанье блеснуть чем-нибудь новым и странным во мнениях и преподаваниях. Меня прозаики и натуралисты-грязисты только что не каменьями побивают за мое служение поэзии и пристрастие к великим людям замогильного поколения; я одна только за глаза и в глаза смею предпочитать Шиллера Диккенсу и Пушкина „новому поэту“ („новый поэт“ — псевдоним И. И. Панаева), но что я значу с своим женским бессилием».

Да, времена мало-помалу менялись…

Царствование Николая I закончилось. В своем духовном завещании Николай Павлович писал: «Я умираю с пламенной любовью к нашей славной России, которой служил по крайнему моему разумению верой и правдой. Жалею, что не мог сделать всего добра, которого искренне желал. Сын мой меня заменит. Буду молить Бога, да благословит его на тяжкое поприще, в которое вступает».

Первое время царствования Александра I было всецело занято военными действиями; Николай I умер в самый разгар осады Севастополя, превращенного русскими в настоящую крепость, о которую 11 месяцев разбивались отчаянные приступы союзной армии. Но Севастополь пришлось оставить… Успехи русских на границе и взятие сильной турецкой крепости Карс отчасти дали некоторое удовлетворение. Новый император не захотел продолжать трудной войны и согласился на мир, обязавший Россию не иметь в Черном море военного флота, возвратить Турции взятые крепости и города в Малой Азии, уступить прилегающую к устью Дуная часть Бессарабии, отошедшую к Молдавии.

Мирный договор был подписан 18 марта 1856 года в Париже. Коронация императора происходила после окончания войны — в августе 1856 года.

В феврале же того года отправились по домам русские полки, сражавшиеся в Крыму.

Во всех городах оставшимся в живых севастопольцам устраивали торжественные встречи — с колокольным звоном, с крестами и хлебом-солью. Особой торжественностью отличалась встреча в Москве. Черноморцы вступили в древнюю столицу через Серпуховскую заставу, разукрашенную флагами, лентами, зеленью. Еще накануне встречи, 18 февраля, в Москву из всех соседних сел, деревень, городов собрались сотни тысяч народа.

В восемь часов утра показались севастопольцы — в старых, истертых шинелях, с загрубевшими, черными лицами, с грудью, украшенной медалями и Георгиевским крестом, медленнб двигались они, усталые и измученные. Все русские сердца встрепенулись при виде родных героев. Что-то неотразимое влекло всех к ним, выстрадавшим свою лучезарную славу, хотелось пожать их руки, обнять, плакать… В толпе шепотом пробегало:

— Голубчики наши родимые! Мученики!

Загремело громовое «Ура»!

Черноморцы остановились. Вперед вышли уполномоченные: Кокорев и Мамонтов. Они держали на серебряном блюде огромный каравай хлеба — такой колоссальной величины, что пришлось выстроить особую печь, чтобы его испечь. Все смолкло. Настала мертвая тишина. Кокорев подал хлеб-соль офицерам и громко воскликнул:

— Служивые! Благодарим вас за ваши труды, за кровь, которую вы проливали за нас в защиту веры православной и родной земли! Примите наш земной поклон!

Кокорев стал на колени и поклонился в землю! Мамонтов и все сопровождающие сделали то же. И весь народ упал на колени и кланялся севастопольцам.

Такие минуты не забываются.