Прекрасная Натали

Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога нам дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал…

Как бы то ни было, но Наталья Ивановна, к счастью, не отвергла навсегда руку искателя сердца ее дочери: поэта гениального, но опального, душу благородную, но развращенную пороками. Нужно было время, чтобы понять, куда в действительности склонится сердце поэта. Ему, пожалуй, и самому было еще не ясно, к какому берегу прибиться. Потребовались два года, чтобы Пушкин вполне сознательно выбрал свою суженую, с которой он ступил на корму семейного корабля, дабы плыть на нем по бурному житейскому морю…

В поисках суженой

«Пушкин — наше всё», — высказался однажды поэт и критик Ап. Григорьев, и с тех пор мы горделиво повторяем эту короткую, емкую формулу, забывая, что «всё» — не только слава, гений, душевное богатство, полнота эмоций, поэтическое вдохновение, стремление к истине, идеал гармонического восприятия мира, но и — падения, ошибки, утрата смысла жизни, тяжкая внутренняя борьба и нередкие поражения в ней. Это «всё» мы попытаемся рассмотреть для того, чтобы разобраться в смысле той трагедии, которая произошла с Пушкиным, трагедии, вовлекшей в свою орбиту множество других судеб… Постараемся шаг за шагом проследить за развитием грозных событий, начиная с небольшой прелюдии — неудавшихся попыток Пушкина найти себе жену до встречи с Натальей Гончаровой. Для этого вернемся к событиям 1826 года.

Итак, в ночь на 4 сентября присланный губернатором чиновник неожиданно явился в Михайловское и увез ссыльного Пушкина во Псков. Там его уже ожидал фельдъегерь, немедленно ускакавший с поэтом в Москву, к государю.

«Фельдъегерь внезапно извлек меня из моего непроизвольного уединения, привезя по почте в Москву, прямо в Кремль, и всего в пыли ввел в кабинет императора, который сказал мне: „А, здравствуй, Пушкин, доволен ли, что возвращен?“ Я отвечал, как следовало в подобном случае. Император долго беседовал со мной и спросил меня: „Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?“ — „Неизбежно, государь; все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю Небо за то“. — „Ты довольно шалил, — возразил император, — надеюсь, что теперь ты образумишься и что размолвки вперед у нас не будет…“ (рассказано Пушкиным).

„Что бы вы сделали, если бы 14 декабря были в Петербурге?“ — спросил я между прочим. „Был бы в рядах мятежников“, — отвечал он, не запинаясь. Когда потом я спрашивал его: переменился ли его образ мысли и дает ли мне он слово думать и действовать впредь иначе, если я пущу его на волю, он очень долго колебался и только после длинного молчания протянул мне руку с обещанием сделаться иным. И что же? Вслед за тем он без моего позволения и ведома уехал на Кавказ!» (рассказано государем Николаем I).

Эта историческая встреча нового императора и поэта произошла 8 сентября, следствием ее была монаршая милость, выраженная в официальном письме А. X. Бенкендорфа от 30 сентября 1826 года:

«Милостивый государь Александр Сергеевич!

Я ожидал прихода вашего, чтоб объявить высочайшую волю по просьбе вашей, но, отправляясь теперь в С.-Петербург и не надеясь видеть здесь, честь имею уведомить, что Государь император не только не запрещает приезда вам в столицу, но предоставляет совершенно на вашу волю с тем только, чтобы предварительно испрашивали разрешения чрез письмо.

Его величество совершенно остается уверенным, что вы употребите отличные способности ваши на передание потомству славы вашего Отечества, передав вместе бессмертию имя ваше. В сей уверенности Его императорскому величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества. Вы можете употребить весь досуг, вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения; и предмет сей должен представить тем обширнейший круг, что на опыте видели совершенно все пагубные последствия ложной системы воспитания.

Сочинений ваших никто рассматривать не будет, на них нет никакой цензуры: Государь император сам будет и первым ценителем произведений ваших, и цензором.

Объявляя вам сию монаршую волю, честь имею присовокупить, что как сочинения ваши, так и письма можете для предоставления Его величеству доставлять ко мне; но, впрочем, от вас зависит и прямо адресовать на высочайшее имя.

Примите при сем уверение в истинном почтении и преданности, с которым имею честь быть ваш покорный слуга А. Бенкендорф».