Прекрасная Натали

Натали, первый раз оставшись довольно надолго главою своего семейства, должна была сама нанять квартиру, чтобы переехать с дачи на зиму в город. С помощью тетушки Екатерины Ивановны она присмотрела жилище побольше с просторными детскими и удобным кабинетом для мужа. Пришлось переплатить, и Натали, чтобы не беспокоить лишний раз мужа, вынуждена была обратиться за помощью к брату Дмитрию: «Я только что получила твое письмо, дорогой Дмитрий, и благодарю тебя миллион раз за 500 рублей, которые ты мне позволяешь занять. Я их уже нашла, но с обязательством уплатить в ноябре месяце. Как ты мне уже обещал, ради Бога, постарайся быть точным, так как я в первый раз занимаю деньги, и еще у человека, которого мало знаю, и была бы в очень большом затруднении, если бы не сдержала слова. Эти деньги мне как с неба свалились, не знаю, как выразить тебе за них мою признательность, еще немного, и я осталась бы без копейки, а оказаться в таком положении с маленькими детьми на руках было бы ужасно. Денег, которые муж мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения (защищает деликатно Натали мужа в ответ на упрек брата, что Пушкин оставил жене, уезжая, мало денег, в чем он и сам признавался. — Н. Г.), если бы я не была вынуждена уплатить 1600 рублей за квартиру (задаток); он и не подозревает, что я испытываю недостаток в деньгах, и у меня нет возможности известить его, так как только в будущем месяце он будет иметь твердое местопребывание…»

Натали так и не решилась писать Пушкину о своих денежных затруднениях, оставив «новость» до его приезда. Но она торопила мужа с приездом, по-видимому сильно скучая, и начинала ревновать, зная его пылкую натуру. Может, именно поэтому Натали подробно описывала мужу своих поклонников, стараясь пробудить в нем ревность, чтобы поскорее вернуть его домой.

«Что твои обстоятельства? что твое брюхо? Не жди меня в нынешний месяц, жди меня в конце ноября. Не мешай мне, не стращай меня, будь здорова, смотри за детьми, не кокетничай с царем, ни с женихом княжны Любы. Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу — и привезу тебе пропасть всякой всячины… Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: Как Пушкин стихи пишет — перед ним стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, хлоп другой, третий — и уж начнет писать! Это слава. Что касается до тебя, то слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, да и фигурой. Чего тебе больше. Прости, целую и благословляю… Говорит ли Маша? ходит ли? что зубки? Саше подсвистываю. Прощай» (из Болдина, 11 октября).

«…Β прошлое воскресенье не получил от тебя письма и имел глупость на тебя надуться, а вчера такое горе взяло, что и не запомню, чтобы на меня такая хандра находила. Радуюсь, что ты не брюхата и что ничто не помешает тебе отличаться на нынешних балах… кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности — не говорю уже о беспорочном поведении, которое относится не к тому, а к чему-то уже важнейшему. Охота тебе, женка, соперничать с графиней Соллогуб. Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать у нее поклонников? Все равно, кабы граф Шереметев стал оттягивать у меня кистеневских моих мужиков. Кто еще за тобой ухаживает, кроме Огарева? пришли мне список по азбучному порядку. Да напиши мне также, где ты бываешь и что Карамзины, Мещерская и Вяземские… О себе тебе скажу, что я работаю лениво, через пень-колоду валю. Все эти дни голова болела, хандра грызла меня, нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты, Бог знает, что со мною делается. Старам стала и умом плохам. Приеду оживиться твоею молодостию, мой ангел…» (21 октября).

«Теперь, женка, целую тебя, как ни в чем не бывало, и благодарю за то, что подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка, только не загуливайся и меня не забывай. Мочи нет, хочется мне тебя увидеть причесанную a la Ninon, ты должна быть чудо как мила… Опиши мне свое появление на балах, которые, как ты пишешь, вероятно, уже открылись. Да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не ревнив, да я и знаю, что ты во все тяжкое не пустишься, но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышней, все, что не comme il faut, все, что vulgar [6]… Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя. Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил себе бороду: ус да борода молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. 2) Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трех часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До девяти часов — читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо…» (30 октября).