Мабрука стянула с кровати перинку и уселась на ней на полу, поджавши под себя ноги и с возгласом отвращения отбросив свой бурнус. Риккардо порывисто бросился рядом с ней на пол и прижался губами к ее обнаженным ногам, с которых она сняла туфли, войдя в комнату.
– Не оставляй, не оставляй меня так надолго, – повторял он, осыпая ее ноги безумными поцелуями.
– А ваше обещание? – крикнула она, отстраняя его.
Он притих, испугавшись, что их могут услышать. Некоторое время они оба прислушивались, но все было тихо кругом.
– Осторожно, – шепнула она. – Прочти сначала мое письмо.
– Сердце мое! Ради самого неба, поцелуй меня хоть раз. Сними это проклятое покрывало! Ведь ходят же другие танцовщицы без покрывала.
– Я объясню тебе: я дала обет не показывать моего лица мужчинам… кроме одного. Если я нарушу обет, мне грозит несчастье.
– Этот один – твой возлюбленный? – ревниво спросил он.
– Нет, не возлюбленный. – Она тяжело вздохнула.
– А кто же он?
– Я не могу сказать. Не будем говорить об этом. Читайте, читайте письмо. – Одной рукой она придерживала покрывало, будто опасаясь, что он в порыве страсти попытается сорвать его.
– Ты можешь сказать мне то, что в нем написано?
Она взяла у него из рук конверт, вскрыла его и протянула Риккардо письмо.
Он прочел:
Риккардо с недоумением воззрился на это послание.
– Что все это значит? Из-за шампанского? Разве я пьянчужка? Какие могут быть у меня неприятности?
– Тсс! Мне нельзя говорить.
– Значит, тут замешан Си-Измаил! – догадался он.
– Тсс! – испуганно шепнула она, хватая его за руку. – Больше я ничего не могу сказать тебе. Мне грозила бы беда. Он все может. Не спрашивай. Он по глазам моим узнал бы. Не спрашивай. Скоро сам узнаешь.
Все это начинало казаться Риккардо нелепым, он улыбнулся. Она напоминала ему ребенка, при взрослых увлекающегося очень страшной и очень таинственной игрой.
– В таком случае не следовало ничего говорить мне.
– Я хочу вам добра. У меня есть нежность к вам. Вы молоды – почти ребенок. И упрямы. Меня мучает мысль, что вам угрожает беда. Я боюсь за вас. Лучше всего вам действовать заодно с ним, а не против него. С ним нельзя бороться, от него нельзя уйти. Я как-то пыталась…
– Что тебе за дело до него? – крикнул он и порыве мучительной ревности.
– О-ла-ла! Не надо ревновать танцовщицу, да еще и немолодую. Танцовщицу, которая любит тебя лишь за то, что ты красив и еще не совсем взрослый. – Она прижалась к нему, и в этом движении была и ласка, и материнская нежность.
– Останься со мной! – вырвалось у него. – У меня есть немного денег. Я спрячу тебя поблизости, в квартале Медина, где тебя не найдет никто. Когда-нибудь я буду богат и дам тебе все, чего бы ты ни пожелала.
Он чувствовал, что она улыбается под своей вуалью.
– А моя свобода, ради которой я пожертвовала всем, что имела? Неужто ты думаешь, что я не была любима раньше? Не любила сама? Милый! Милый! – Она вдруг оборвала, потом заговорила другим тоном: – Я проголодалась, дитя! Достань мне чего-нибудь поесть.
Риккардо отшатнулся от нее с каким-то неприязненным чувством.
И повторила свою просьбу.
– Ты был моим гостем, я буду твоей гостьей. – И добавила с лукавой улыбкой: – Всыпь, если хочешь, сонный порошок в молоко.
Он с упреком посмотрел на нее. Шутка не понравилась ему.
Можно спуститься в кладовую и принести ей поесть, но как бы не услыхала Джоконда, мимо комнаты которой придется проходить.
Он вышел, из предосторожности запер за собой дверь на ключ и бесшумно скользнул вниз по лестнице.
Вернувшись, он отпер дверь, толкнул ее. В комнате было темно; свеча, которую он зажег, когда пришел с Мабрукой, потухла или была потушена.
– Мабрука! – шепнул он, протягивая руки.
Ему казалось, что он чувствует ее теплое дыхание. Уж не вздумала ли она играть с ним в прятки?
Полное молчание. Он ощупью отыскал спички, зажег свечу. В комнате не было никого. Он раздвинул занавеси, заглянул под кровать, в шкаф.
Мабрука исчезла.
Каким путем? Ведь дверь была заперта снаружи. У него вырвалось проклятие. Окно, положим, открыто, но до земли не меньше двадцати футов. При большой ловкости она могла через окно выбраться на крышу, а оттуда на террасу соседнего дома. Но там ей грозила бы неприятность: чужой, проникающий на женскую половину майританского дома, подвергается строгой ответственности.