Прекрасная посланница

«Остановись, подумай, — брюзжал он, — соразмерь свои наивные мечты с реальностью! Тебя полюбит государыня, ты станешь своим человеком при дворе и получишь монаршее распоряжение на брак».

А дальше что? Княгиня Козловская останется в России навсегда и будет счастлива, счастлива всем назло?

«Но ведь это вздор, — вопил истошно трезвый голос, — ты же сама отлично понимаешь, что эта любовь обречена на провал».

Но пока все складывалось именно так, как мечталось. Госпожа Юшкова, как обещала, устроила встречу с государыней, которая произошла в интимной, домашней обстановке. Государыня был обряжена в шелковое, почти без украшения платье, в кресле сидела неподвижно, как монумент, и только глаза были очень живы и любопытны. Она оглядела мадам де ля Мот с ног до головы, видно, мимолетная встреча на китайском торжище прошла для нее совершенно бесследно.

— Садись. Да какая ты молоденькая и свеженькая, ровно бутончик. Ну, рассказывай…

— Что рассказывать, ваше величество? — не поняла Николь.

— Про Париж рассказывай, — шепнула стоящая рядом статс-дама Юшкова.

— А что — про Париж?

— Все рассказывай, и про дома, и про улицы, про короля и королеву, про обычаи и нравы, про их двор. Ну, говори, говори. Только быстро, споро и не прерывайся.

Николь умела рассказывать, она знала толк в интересных подробностях, умела вовремя пошутить и анекдот вспомнить из жизни великих.

Царица слушала внимательно, отзывчиво, где надо смеялась или улыбалась иронично, а ежели что трагическое появлялось в рассказе, то тяжелое, мясистое лицо ее хмурилось, переносье перечеркивала твердая поперечная складка и губы брезгливо поджимались.

Меж тем рядом с государыней поставили маленький столик с круглой столешницей, принесли кофий в китайской чашке, серебряный молочник и сладости на малых тарелочках. Их величество сама изволила налить себе в чашку сливок, сделала большой глоток и зажмурилась от удовольствия.

Николь прервала свой рассказ, простая вежливость подсказывала, что надо дать царственной слушательнице передохнуть и спокойно потрапезничать. Но не тут-то было. Статс-дама Юшкова довольно бесцеремонно и больно толкнула Николь в бок.

— Ты говори, говори, — прошипела она.

— Но меня уже не слушают.

Николь уже устала. В комнате не было часов, но она готова была поклясться, что молотит языком без умолку не менее двух часов, а может, и того больше.

— А ты все равно говори, — настаивала Юшкова.

Видно, до государыни дошел смысл перебранки. Она вдруг засмеялась, бросила в сторону милостивую фразу: «Пусть отдохнет!», тут же хлопнула в ладоши и крикнула громогласно:

— Девки, пойте!

За стеной грянул хор. От неожиданности Николь подпрыгнула в кресле. Хороши порядки при русском дворе! Она уже слышала, что Анна собирает певуний со всей России. Чтобы попасть в хор, мало хорошо петь, нужно еще быть спорой во всех видах женского рукоделия. Целый день, ожидая царского окрика, прилежные девки вышивают, прядут или кружева плетут, не задаром же их кормить. Но как раздастся приказ, они должны все разом, громко начать петь. Репертуар был русский — народные песни. Хор не фальшивил, рулады выводил звонко, и многоголосие было налицо, но вряд ли истинный любитель музыки получил бы удовольствие от их пения. Даже грустные, мелодичные песни исполнялись открытым, белым звуком, и все это громко, напористо. Юные певуньи вели себя как солдаты на плацу, исполнявшие военные марши. Об умении или неумении хористок говорить не будем, государыня любила, чтоб громко, и весь сказ.

Пение прекратилось так же внезапно, как началось.

— Ну, рассказывай дальше, — Анна милостиво кивнула Николь. — Я буду звать тебя Настасьей. — И, уже обращаясь к Юшковой, добавила: — Надо переселить Настасью во дворец, чтобы всегда была под рукой.

Дальше пошло живое обсуждение, куда именно поселить мадам де ля Мот, вернее сказать Настасью. Чтоб той было удобно, надобно выселить из «северной горницы, где Цицера на потолке», какого-то Прошку, который там не по чину живет. Можно, конечно, поместить Настасью в угольную камору на первом этаже, но в той каморе от окон дует и опять же караульня рядом, а гвардейцы галдят во всю пасть и в речах невоздержанны.

Обсуждение прервалось уверенным приказом, почти окриком статс-дамы:

— Ты рассказывай, рассказывай…