Прекрасная посланница

— Понятно, — с готовностью отозвался Шамбер. — А что еще он мог ответить. Вы говорили ему, что мы сообщим Бирону о его подвигах?

— Говорила, — соврала Николь.

— Предлагали поделить деньги на три части?

— Предлагала, — так же уверенно соврала она.

— И каков был ответ?

— Князь сказал, что ему нечего делить, потому что у него нет этих денег. Он клялся всем святым, всем, что ему дорого в жизни.

— Но нам известно, что он расплачивался в деревне этими самыми луидорами, которые Виктор вез в Варшаву. Вы сказали об этом князю?

— Конечно, сказала, но не забывайте, Огюст, что все деньги на одно лицо. Но и здесь князь нашел объяснение. Во время вашего путешествия он украл из-под сиденья кареты одну бутылку вина и спрятал, чтобы распить ее в конце пути. Утром, после побоища, он достал эту бутылку и обнаружил в ней деньги.

Это было что-то новенькое. Шамбер интуитивно чувствовал, что если в этом рассказе и есть правда, то это только часть правды. Но сейчас уже некогда было добираться до сути. Он понял, что проиграл. Тем более важным было взять реванш в другом, уже не личном, а в политическом деле.

Разговаривая с Шамбером, Николь мысленно расставляла вешки на пути, раскидывала камешки, словно Мальчик-с-пальчик. Впрочем, так же она разговаривала с Матвеем, но князь никогда не возвращался к труднопроходимым, уже оговоренным темам. Он только сто раз на день спрашивал: «Ты меня любишь? Нет, ты правда меня любишь?» Для ответа на эти вопросы не нужны были ни вешки, ни камешки.

Другое дело Шамбер. Он задал свои ключевые вопросы, получил на них ответы, а потом пошел бродить по кругу, выспрашивая с иезуитской настойчивостью: «Как именно вы спросили князя Козловского про деньги? Какими именно словами? Нет, уж вы вспомните, пожалуйста. А как он отреагировал на вот этот ваш вопрос? Понятное дело, разозлился. Но что ответил, дословно?» Николь морщила лоб, вспоминала, отвечала, потом опять поднимала глаза вверх, сочиняя ответ, и, наконец, взорвалась. Взрыв надо было тоже дозировать, чтобы злоба не вышла из берегов.

— Какого черта, Огюст? Я вовсе не обязана перед вами отчитываться. И ваш князь Козловский мне смертельно надоел! Вы попросили меня о любезности. Ну хорошо, речь шла не только о любезности, вы просили помощи. Я помогла вам. Но я не желаю, чтобы после всего вы трясли меня, как спелую грушу. У вас своя работа, у меня своя.

Шамбер словно опомнился, разом остыл. За разговором они успели заехать в непомерную даль. За кронами деревьев уже видны были стены Александро-Невского монастыря. Николь приоткрыла дверцу кареты.

— Назад! — крикнула она кучеру. — Поворачивай назад!

Шамбер не возразил ни словом. Он вдруг стал вежлив, как испанский гранд. Изыски его никак не сочетались с крестьянской одеждой, и, отвечая на его вопросы, Николь то и дело прыскала в кулак. Он спросил, добилась ли она успеха при русском дворе.

У Николь сразу улучшилось настроение. Опасная тема проговорена, разобрана по всем пунктам, теперь Шамбер вряд ли к ней вернется. И тот меж тем как-то незаметно соскользнул на разговор о секретаре Дитмере. На этот раз его интересовало, почему именно расстроилась его свадьба с резвой мадемуазель Рейхель.

— Понятия не имею. Я вообще не знала, что она расстроилась.

— Именно так. Последняя просьба, Николь. Узнайте в посольстве, в чем там дело.

— Дался вам этот Дитмер. Зачем он вам? Впрочем, можете не отвечать. Вы все равно не скажете правды. Но поверьте, я не могу исполнить вашу просьбу. Узнавать подобное у Нолькена просто неприлично.

И опять вешки на пути и камешки на повороте тропинки.

— Ладно. Я не могу заставить вас говорить со шведским посланником, но если вдруг вы узнаете подробности, сообщите мне через Карлуса. Поверьте, мне очень нужны эти сведения.

— Не подлизывайтесь, Огюст.

— Не буду. У меня осталась одна, совсем последняя просьба. Обещайте, что вы ее выполните.

— Ну, если вы пообещаете, что она в самом деле последняя.

— Сегодня у нас уже вторник, так?

— Положим. Вы хотите, чтобы я устроила, чтобы сегодня был еще понедельник? — Николь смеялась под перестук колес, и казалось, что она не только смеется, но икает, считая бревна мостовой.

— Устройте так, чтобы князь Козловский непременно пришел в ночь с четверга на пятницу в свою усадьбу на Фонтанной речке. Скажем, в двенадцать ночи. Я сам хочу с ним потолковать.

Николь сразу перестала смеяться, но икота осталась, и ей пришлось изо всех сил сдерживать дыхание.

— Мне тоже прийти туда, Огюст?

— Нет, вам туда приходить не надо.

— Понятно. Это будет дуэль, да? Дуэль по всем правилам, с секундантами?

— О правилах позабочусь я сам. Это не женское дело. Так вы поговорите с князем? И не надо говорить, что встречу назначил именно я. Вы обещаете мне сделать это? И пусть князь будет при шпаге.

— Обещаю… — тихо сказала Николь. — Но поклянитесь, что это будет последняя просьба.

Нет, он не стал клясться, но высокопарно и напыщенно стал убеждать Николь, что не может оставить дело с князем «просто так», его мужская и человеческая гордость уязвлена, и он, черт подери, имеет право узнать истину.