— Бабушка посвятила жизнь всем этим людям, — с горечью говорит Айлин, когда мы на минуту остаемся одни. — Бежала к ним по первому их зову, нянчилась с больными и прокаженными, как со своими детьми. Но когда дело доходило до меня, у нее никогда не было времени. Мы жили, словно соседи. Она всегда держала дистанцию. Мне даже казалось, что она меня ненавидит. Ни одного доброго слова — сплошные упреки и недовольства. Я была у нее единственной внучкой, но никогда не чувствовала ее любви.
— Айлин, сейчас не время для обид, — мягко говорю я, беря ее за руку. — Со временем ты сама поймешь, как много твоя бабушка сделала для тебя.
— Это даже не обида, скорее боль и одиночество, — освобождая пальцы из моей ладони, объясняет свои чувства Айлин. — Я ребенок, чьи родители трагически погибли в автомобильной катастрофе. Мне тогда была всего неделя. У меня никого, кроме нее, не было. Но я не ощущала себя нужной. Понимаешь? Мне хотелось помогать, участвовать в ее жизни, но все мои попытки грубо пресекались.
Вспоминаю, как она пыталась защитить меня от Америго, и мне становится ее жаль.
— Почему ты не попробуешь реализовать свою потребность нести пользу в волонтерстве? — спрашиваю я, хотя уже догадываюсь об ответе.
— Потому что даже больные дети, к которым никто и никогда не приходит, не хотели со мной играть, — с болью отвечает Айлин. — Я пробовала. Искала для себя смысл жизни, знаешь.
— Поэтому резала вены? — беру ее за запястье, разворачиваю к себе, рассматривая кривые шрамы.
— Отчасти. По всем параметрам, я не должна была выжить, но каким-то образом меня спасли, — голос Айлин звучит глухо. — Моя бабушка часто говорила, что такие, как я, не должны жить.
— И это ведь была не единственная попытка? — спрашиваю я, заранее зная ответ.
— Нет. Одна из трех, — честно отвечает Айлин. — И я не хочу, чтобы ты меня жалел.
К нам подбегает запыхавшаяся Ада. Пальто нараспашку, темный берет слегка съехал набок, на щеках яркий румянец. Девушка выглядит юной и трогательной, не могу отвести от нее глаз. Она подходит к Айлин, обнимает ее, целует в щеку.
— Прости, я опоздала, директриса завалила рабочими вопросами. Как ты, милая? — участливо спрашивает Ада свою ученицу.
— Жду, когда все это закончится и можно будет попрощаться с бабушкой по-настоящему, — отвечает Айлин.
— А где Сабина? — оглядываясь по сторонам, спрашивает Ада. — Почему в такой момент она не с тобой?
— У нее какие-то неприятности дома. Она уже настрочила мне сто штук сообщений, так что можно сказать, Саб все равно рядом, — с легкой грустью говорит Айлин. Ада понимающе кивает, подходит ко мне и берет под руку.
— Как ты себя чувствуешь? — понизив голос, спрашивает она.
— Все нормально.
— Точно? — сомневается Ада. — Я всю ночь провела, как на иголках, а потом из дома выходила, маскировалась, как последний шпион… очень переживала за тебя. Еле дождалась утра, чтобы позвонить Айлин и узнать, как ты.
— Этот тип тебя больше никогда не побеспокоит, — говорю я. Ада с недоверием смотрит на меня.
— Что ты с ним сделал? — настороженно спрашивает она.
— Поговорил по душам. Он жив, не беспокойся.
Ада не скрывает своего облегчения. Неужели я так сильно смахиваю на уголовника?
Гроб медленно опускают. Айлин берет в руки пригоршню земли и кидает его в могилу. Слышится глухой удар. Она закрывает лицо руками, ее плечи содрогаются от рыданий. Прежде чем я успеваю что-то сказать ей, она бросается мне на шею и ее горячие слезы падают мне на кожу.
Чтобы не вызывать у людей досужих подозрений, почему я не ем и не пью, сидя на поминках, решаю туда не ходить. Провожаю опухшую от слез Айлин и расстроенную этим действом Аду в дом Елены, а сам отправлюсь прогуляться. Мои мысли крутятся вокруг Тео. Мы не разговаривали с ним триста лет, и вряд ли бы у меня появилось желание возобновить с ним общение, если бы не моя болезнь. Мне все еще не хочется верить в то, что это действительно фатально, но от нехорошего предчувствия жжет в солнечном сплетении. По словам Америго, у меня есть еще две недели, но что это по сравнению с вечностью, к которой я так привык? Не хочется оставлять незавершённых дел, да и старых обид тоже.
После того, как застал Тео и Ливию в постели, я разорвал с ними отношения той же ночью. Мне не хотелось слушать их объяснений. Да и как они могли оправдать то, что я видел собственными глазами? Слова лишь причинили бы еще большую боль, но не исправили ситуации. Если бы Лив изменила мне с кем-то другим, бесспорно, это было отвратительно, но не настолько низко, как с Тео.
Достаю мобильный, и не думая, набираю номер отца. Соединение происходит долго и мне уже хочется нажать отбой, когда в ухо бьет звонкий гудок, и я слышу знакомый голос:
— Говорите.
— Тео, здравствуй. Это Зотикус Дорадо, — голос дрожит, предательски сипнет.