Прекрасная тьма

Мне надо было знать за какую нить тянуть. Я должен был быть тем, кто знает верную дорогу. Там, где она сейчас, дороги не разобрать, она ее не видела, значит, я буду тем, кто покажет путь.

Потерянная. Именно такой она была, и именно этого ее состояния я не мог допустить.

Я завел машину и стал сдавать назад. Мы не продвинулись дальше парковки, но и без слов было ясно, что Лене самое время вернуться домой. Страшила так и ехал всю дорогу с закрытыми глазами.

***

Мы устроились в Гринбрайре на старом одеяле возле могилы Женевьевы на крошечном участке травы рядом с надгробием и потрескавшейся каменной стеной. Обугленные деревья и черные прогалины окружали нас, неровные клочки зелени только начинали пробиваться через твердую корку. Но даже сейчас это было нашим местом, местом, где впервые поговорили, после того как Лена взглядом и своими магическими силами разнесла окно в классе английского. Тетя Дель не могла видеть сгоревшее кладбище и уничтоженный сад, но Лена не возражала. Именно здесь она в последний раз видела Мэйкона живым, и потому ей казалось, что тут безопасно. Каким-то образом вид прошедшего пожара был знакомым, даже, в какой-то мере, успокаивающим. Пламя пришло, уничтожило все на своем пути и исчезло. И не надо гадать, что было, что грядет и когда оно до нас доберется.

Трава была влажной и зеленой, и я обернул одеяло вокруг нас:

— Прижмись теснее, ты замерзаешь.

Она улыбнулась, не глядя на меня.

— С каких пор мне нужны причины, чтобы прижаться посильнее? — она откинулась на мое плечо, и мы сидели в тишине, грея друг друга и сплетая вместе пальцы, по моей руке пробегал ток. Легкое покалывание электричества сопровождало каждое наше прикосновение, и усиливалось с каждым последующим. Напоминание, что Маг и Смертный не могут быть вместе. Без угрозы для жизни Смертного.

Я посмотрел вверх на кривые черные ветки и холодное небо. Я вспомнил о том самом первом дне, когда пошел за Леной в этот сад, и нашел ее плачущей в высокой траве. Мы смотрели, как с синего неба исчезают серые облака, которые она перемещала лишь одной силой мысли. Синее небо — вот кем я был для нее. Она была Ураганом Леной, а я был старым добрым Итаном Уэйтом. Я не мог себе представить жизни без нее.

— Смотри, — Лена забралась на меня и потянулась к изогнутым черным веткам.

Идеальный желтый лимон, один единственный в саду и покрытый пеплом. Лена потянула его, и черные хлопья пепла полетели в воздух. Желтая кожица светилась в ее руке, и она вновь упала мне на руки.

— Взгляни-ка на него. Не все сгорело.

— Все вырастет заново, Ли.

— Я знаю, — неуверенно сказала она, крутя лимон в руках.

— В следующем году в это время ничего из этого уже не будет черным.

Она смотрела на ветви и на небо над нашими головами, и я поцеловал ее в лоб, в нос и в родимое пятнышко в виде идеального полумесяца, когда она повернулась ко мне.

— Все будет зеленым. Даже эти деревья оживут снова.

Мы стащили друг с друга обувь, и знакомые уколы электричества сопровождали каждое соприкосновение нашей обнаженной кожи. Ее черные кудряшки падали мне на лицо, они взлетали в воздух, когда я на них дул.

Я тонул в ее очаровании, атакованный разрядами, связывавшими и разлучавшими нас одновременно. Я склонился над ней, чтобы поцеловать, но она, поддразнивая, сунула мне под нос лимон:

- Понюхай.

— Пахнет, как ты, — как лимоны и розмарин, именно этот запах привел меня к Лене, когда мы первый раз встретились. Она понюхала лимон и скорчила рожицу:

— Кислый. Как я.

— На мой вкус ты не кислая, — я обнимал ее, пока в наши волосы на набился пепел вперемешку с травой, а кислый лимон не укатился куда-то нам в ноги на краю одеяла. Моя кожа горела, как в огне. В последнее время я чувствовал леденящий холод каждый раз, когда держал ее за руку, но когда мы целовались — по-настоящему целовались — не было ничего кроме огня. Я любил ее, каждую частичку, каждую горящую клеточку. Мы целовались, пока мое сердце не начало пропускать удары, и все, что я мог видеть, чувствовать и слышать не начало тонуть в темноте.

Лена оттолкнула меня для моей же пользы, и мы лежали в траве, пока я пытался отдышаться.

— Ты как?

— Я … Я в порядке.

На самом деле это было не так, но я ничего не сказал. Мне показалось, что я учуял запах паленого, и понял, что это пахло одеяло. Оно чадило с обратной стороны. Лена резко поднялась и откинула одеяло. Трава под нами обуглилась и рассыпалась.

— Итан, посмотри на траву.

— А что с ней? — Я все еще приходил в себя, но старался не показывать вида. После дня рождения стало гораздо хуже, в плане прикосновений. Я не мог не касаться ее, даже когда боль от этого становилось невыносимой.

— Теперь и она тоже сгорела.

— Странно.

Она бесстрастно смотрела на меня, ее глаза были удивительно и яркими, и темными одновременно. Она смяла траву.

— Это сделала я.

— Ты очень горячая.

— Не время для шуток! Становится хуже.

Мы сели рядом, глядя на то, что осталось от Гринбрайера. Но мы не смотрели собственно на Гринбрайер, мы смотрели на мощь другого огня.

— Я как моя мама, — горько сказала она.