Прекрасная второгодница

— Родной, — проговорила Ирочка, уткнувшись лицом ему в грудь. В распахнутой шубке, с непокрытой головой (вязаную шапочку она сняла по дороге, и сейчас эта шапочка лежала у дверей на полу, мама подняла ее и прижала к груди, как святыню), Ирочка была очень киногенична. Игорь стоял на табурете возле балконных дверей — он должен был пришпилить «экран» к шторе — и наблюдал эту сцену сверху, как оператор. Он чувствовал, что Ирочка тщательно продумала детали по дороге: и распахнутую шубку, и оброненную шапочку, и живописно встрепанные черные волосы, и слово «родной». Во всяком случае, обнимая Костю, Ирочка тихо, но настойчиво поворачивала его нужным для себя образом, как будто танцевала с ним медленный фокстрот: наверное, он стоял не совсем там, где ей бы хотелось. Оставалось только крикнуть: «Эй, кто-нибудь! Уберите из кадра простыню». Но Костя упорно не выпускал из рук волочившуюся по полу простыню и, сумрачно оглядываясь по сторонам, разворачивался вместе с нею. Тогда Ирочка ловко, не глядя, забрала у него простыню и, кинув ее на кресло, снова обвила его шею обоими руками.

— Родной, наконец-то, — заговорила она, целуя его в лоб и в щеки. — Как долго тебя не было, целую жизнь. Ты исхудал, весь прокоптился в своих противных тропиках. Забыл меня? Скажи, забыл? Отвык?

— На холостяцких хлебах, — сухо заметила мама. Лицо ее соскучилось: возможно, ей не понравилось слово «исхудал», а может быть, она почувствовала, что бурная сцена эта нехороша уже тем, что происходит на людях, как бы напоказ. Не исключено также (впрочем, Игорь этого не видел), что Костя показал маме из-за спины кулак.

Год назад, перед Костиным отъездом, дело совсем уже шло к свадьбе, но, хорошенько разузнав о Шитанге, Ирочка решила повременить. Все бы ничего, только, бывая у них в гостях, она настойчиво повторяла (в шутку, конечно), что вот ее бросают, сдают в камеру хранения, с собой не берут, а Костя слушал и мрачнел. Наверное, в глубине души Ирочка испытывала неловкость, что тропики ее пугали, и пыталась переложить эту тяжесть на Костю, а Костя не возражал. Если бы она тогда не струсила, думал Игорь, все было бы наверняка по-другому, и с Костей бы ничего не случилось. Возможно, он и лез во все дебри очертя голову оттого лишь, что ему было на себя наплевать.

Наконец Ирочка отпустила Костю, отступила на шаг, медленно села в кресло, как будто бы ноги отказывались ее держать. Костя стоял без движения, галстук его сбился набок, руки висели, как плети.

— Негодник, не писал целый год, — с ласковой укоризной сказала ему Ирочка. — Чем я перед тобой провинилась? Вела себя, как паинька, вот можешь у Нины спросить.

Ирочка работала в деканате того самого факультета, на котором училась Нина-маленькая.

— А что касается «холостяцких хлебов», — блеснув своими тщательно подрисованными черными глазами, Ирочка повернулась к маме, — то, Нина Ивановна, Косте прекрасно известно, что мои кулинарные способности имеют свои пределы. Я не могу приготовить ни змеиное филе, ни салат из красных муравьев, правда же, Костя?

— Да, ты права, — ответил Костя. — Тут андаманки дадут тебе сто очков вперед.

— А знаешь, что я придумала? — весело глядя на него снизу вверх, сказала Ирочка. Ты весь горячий. Надо тебе за отпуск хорошенько остынуть. Хочешь, поедем с тобой в Карелию? В мае будет такая возможность.

— Прекрасная идея, — в тон ей ответил Костя. — Надо ее хорошенько обсудить. Пойдем, я помогу тебе раздеться.

Он протянул Ирочке руку, она легко поднялась с намерением еще раз обнять, но он отстранился.

— А что сегодня будет? — заметив Игоря, который прилаживал «экран», спросила она. — Я, кажется, вовремя поспела?

— Удивительно вовремя, — воскликнул Костя и вывел ее в прихожую.

Стоя на стуле, Игорь посмотрел им вслед. «Из-за нее, из-за нее все случилось», — подумал он.

— Хорошая девушка, самостоятельная, — неуверенно проговорила мама, подойдя ближе к Игорю, чтобы ему помочь.

— Эх, мама, мама, — тихо сказал Игорь. — Я же тебя предупреждал.

— А что? Что такое? — с вызовом спросила мама. — Опять я что-нибудь не так сделала?