Прекрасное разнообразие

Надеть больничный халат он отказался. Думаю, другие пациенты этого крыла чувствовали себя неловко в присутствии моего отца. Он не желал никакого лечения и не признавал никаких эвфемизмов и недоговариваний при обсуждении своей болезни. Вряд ли кому-то из больных мог понравиться столь резкий и непредсказуемый человек.

Мама приехала через шесть часов. Она поцеловала отца в лоб и в щеку, а потом спросила:

— Ну что, нашел ее?

Он покачал головой. Мама кивнула, и по ее лицу было видно, что она и довольна, и расстроена этим обстоятельством.

Пришел врач — загорелый человек не старше 35 лет, с длинными волосами. Он принес результаты томографии и рентгена. Положив снимок на специальную лампу, доктор показал нам опухоль: большую кляксу, похожую по форме на яичницу из одного яйца.

— Она затронула глазной нерв, — объяснил он. — Это плохой признак, такое бывает ближе к концу. Пациент не чувствует боли, потому что блокированы передачи нервных импульсов.

— То есть боль на самом деле есть, но я ее не чувствую? — спросил отец.

— Да, можно так сказать. Мозг сам по себе не чувствует боли, но могут возникнуть побочные эффекты, когда системы начнут давать сбои.

В слове «системы» была оловянная безжизненность.

— Сколько осталось? — спросила мама.

— Несколько дней, — ответил врач. — В лучшем случае — несколько дней. — И он вышел в залитый светом коридор.

Мы по очереди дежурили у постели отца. Он был доволен отсутствием боли, потому что не хотел бы провести свои последние дни в эйфории от морфина, кодеина и тому подобных больничных радостей.

Незадолго до начала моей смены я решил немного прогуляться. Прошелся по больнице. Постоял перед дверью в родильное отделение, где слышался плач новорожденных. Прошел мимо травматологии: оттуда был слышен скрип колясок. Наконец вышел наружу — в сияющий калифорнийский день. Я потерял счет времени и был очень удивлен, обнаружив, что снова настало утро.

На крышу соседнего здания приземлился медицинский вертолет. Ему навстречу выкатили каталку, в которой сидела укутанная в белое одеяло женщина. Кресло с пациенткой подняли в вертолет, и он взлетел. Шум лопастей напоминал грохот воды в местах слияния горных рек. У меня перед глазами закручивались бирюзовые и серебряные спирали.

Я стрельнул сигарету у парня на костылях и только после этого осознал, что не курил с самой Айовы. Присев на скамейку, я затянулся и стал наблюдать за проходящими мимо пациентами, пытаясь представить себе, чем они больны и как живут. Оторванные от привычной жизни, придавленные болезнями люди вызывали жалость, однако я вспомнил слова Терезы о том, что причина болезней — ложь, невысказанные и подавленные желания, которые гноятся, увеличиваются и прорываются на поверхность. Рак, с ее точки зрения, был именно таким прорывом — признанием вины. Однако в чем оказался виновен мой отец? Я не хотел, чтобы он покинул нас, не раскрыв этого секрета, не сделав признания, которое объяснило бы его подлинную природу. Мне казалось, отец сейчас понимает сам себя. Как многие люди, я верил в то, что умирающие наделены той способностью к самопознанию, которой лишены здоровые.

Я сидел на скамейке за оградой больницы и смотрел, как подъезжают машины: увозят выздоровевших и привозят новых больных.

шевроле нова кремового цвета 9tks273 / форд таурус сапфирового цвета 3vsr209 / тойота камри красного цвета 7dde846

Подошел парень на костылях и сел рядом со мной. У него был тот желтоватый цвет кожи и невозмутимый вид, какие бывают у людей, всю жизнь проскитавшихся по больницам.

— Видел женщину, которая улетела на вертушке? — спросил он. — По-моему, не очень-то она и больна. Вполне в сознании. Наверное, решили ей устроить экскурсию к Золотым Воротам. Смотрел эпизод в «M. A. S. H.»,[75] где вертушки приземляются?

Я кивнул: действительно, несколько эпизодов хранилось в моей памяти. Парень предложил мне еще одну сигарету — видимо, принял мой кивок за согласие с тем, что увезенная вертолетом дама — симулянтка, и продолжил болтовню:

— А я в больницах больше всего люблю лифты, потому что их делают широкими из-за каталок. Могу кататься в них целый день.

Я поблагодарил его за сигареты и вернулся в больницу.

На диванчике возле отцовской палаты сидел Уит. Он, по-видимому, отыскал где-то автоматы с едой или кафе: рядом с ним были разложены сникерсы, а в руке он держал кофе в большом пластиковом стакане. Уит не спал несколько ночей, и теперь его руки чуть дрожали.

— Нигде не мог достать «Бэби Рут», — пожаловался он, критически оглядывая сникерсы.

Вышла мама и сказала: врачи сомневаются, что отец сможет пережить эту ночь. Опухоль разрасталась, затрагивая не только разные участки коры головного мозга, но и артерии, к тому же некоторые из них были на грани разрыва. Потом она сказала, что отец решил завещать свое тело науке.