Прекрасное в жизни и в искусстве

Но так обстоит дело далеко не всегда. Если это может быть правомерно по отношению к данным образам, то иначе обстоит дело, когда речь идет, например, об образах животных во многих народных сказках, в рассказах и повестях о животных Э.Сетона-Томпсона, в анималистической скульптуре и живописи, а также в пейзажах Шишкина и Айвазовского, многих (не символических) произведениях пейзажной лирики в поэзии и т.д.

Когда в народных сказках перед нами выступают хитрая лиса, кровожадный волк, простодушный медведь и т.п., то в их поведении и внешних свойствах, конечно, раскрываются черты человеческих характеров, но не только они одни, а также одновременно повадки, черты, особенности естественной жизни данных животных, входящие в самое содержание их образов. То же можно сказать и об анималистических образах профессионального искусства, где человеческое содержание бывает еще менее очевидно. Однако оно и в этих случаях, в конечном счете, всегда имеет место и выражается в общественной значимости освоенных человеком природных свойств, в силу чего изображение этих свойств и приобретает эстетическую ценность.

Очень часто нельзя и пейзаж свести к форме выражения только человеческого содержания. В.Г.Белинский отмечал в качестве одного из удачных мест стихотворения Баратынского «На смерть Гете» то место, где Баратынский говорит об отношении Гете к природе, о глубине его эстетического проникновения в природу:

С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.

Очевидно, что при таком отношении к природе в ее свойствах непосредственно познается не только человеческое содержание, но и жизнь самой природы, естественное бытие ее явлений. Более того, кажется даже, что в красоте природы раскрывается только ее внутренняя естественная жизнь.

Однако и в этих случаях прекрасное в природе сохраняет свой человеческий смысл. Не только внешние качества природных явлений могут выступать как форма обнаружения человеческого содержания (лепетанье ручья, говор листвы или волн и т.п.), но и самая объективная жизнь природы может представляться человеку, как отчужденная человеческая жизнедеятельность. Ведь именно о постижении Гете «мудрости» природы говорит в своем стихотворении Баратынский. Здесь непосредственно эстетически оценивается не человек, а природа, но эстетическое восприятие ее остается одной из форм самосознания человека. «Жизненные силы» природы и в этих случаях имеют эстетическую ценность в результате человеческой жизнедеятельности.

Картины природы могут вызывать в человеке радостные и бодрые или грустные и печальные настроения со всеми их многочисленными оттенками и взаимопереходами (в зависимости от времени года, суток, от климатического пояса и состояния погоды и т.д.). Они могут соответствовать или не соответствовать определенным душевным состояниям человека, гармонировать с ними или противоречить им. Люди всегда воспринимают природу в связи с их собственной (как общественной, так и индивидуальной) жизнью, ищут и видят в ней близкие себе черты.

Поэтому и в искусстве картины природы всегда проникнуты чувствами человека, и пейзаж в живописи, музыке, поэзии является одной из разновидностей художественной лирики. Вспомним, например, светлое и бодрое настроение «Утра в сосновом лесу» Шишкина или задумчивость его «Лесных далей», мягкую грусть «Золотой осени» Левитана или тонкую поэзию его «Летнего вечера». А сколько разнообразных оттенков настроения в многочисленных музыкальных «морских картинах» Римского-Корсакова! Мы слышим в них и спокойно-величавый ропот «Океан-моря» (вступление к «Садко»), и мрачные удары прибоя («Песня Варяжского гостя»), и грозное бушевание морской стихии (буря в «Садко»), и жалобный стон волн (вступление ко второму действию «Сказки о царе Салтане»), и своенравную игру перекатов (главная партия «Шехерезады»).

«Мы знаем мир только в его соотношении с человеком,— говорит В.Гете,— мы не желаем никакого искусства, кроме того, которое является отпечатком этого отношения»[7]

Нередко красота природы в искусстве выступает как средство, подчеркивающее душевное состояние героя. Такова, например, яркая музыкальная картина грозы в первой картине «Пиковой дамы» Чайковского, гармонирующая с душевным смятением Германа, или картина спокойной теплой летней ночи из второй картины этой оперы, контрастирующая со страданиями и взволнованностью Лизы. В обоих случаях художественное (музыкальное и изобразительное) отображение красоты природы (в первом случае — ужасной, во втором — благостной) способствует раскрытию внутреннего мира человека, и в этом его основная функция в произведении.