Прекрасное видение

– Храм Рождества Богородицы Спиридоньевского подворья, – отрапортовал монашек с такой гордостью, словно это ободранное уродливое сооружение с кое-как залатанным куполом и облупившимися стенами было его фамильной резиденцией. – Здание тринадцатого века! Конечно, сильно испорчено, многого нельзя вернуть. Но сохранились фрески Даниила Черного, товарища по артели Андрея Рублева. Сейчас над ними работают наши ребята-реставраторы. Пожалуйста, заходите.

Внутри церкви было пусто и гулко. Наверху, под самым куполом, были проложены леса, и на них копошились человеческие фигурки. Часть стен уже была отреставрирована, и с нее на нас неприязненно смотрели темные лики святых. Я поправила на голове платок, толкнула Яшку:

– Кепку сними…

Сергей огляделся по сторонам, задрал голову, крикнул:

– Миша! Слезай!

Одна из фигурок помахала ему рукой и неторопливо начала спускаться. Вскоре перед нами стоял толстоватый увалень лет двадцати восьми с перепачканным красками лицом. Из-под огромных очков близоруко щурились темные глаза. Он был похож на разбуженного среди зимы медвежонка, и я невольно ужаснулась: как он не боится ползать по лесам на такой высоте?

– Здравствуйте, – удивленно сказал он. Посмотрел на Сергея: – Что случилось?

Сергей представил нас, добавив:

– Это друзья Ванды. Она пропала.

– Пропала? – растерянно переспросил Миша. – Куда пропала?

– Да знали бы куда, здесь бы не торчали! – взорвался Яшка. – Что она тут у вас делала, говори!

– Не ори, – мирно посоветовал Сергей, кладя на плечо Беса руку. – Здесь храм божий…

Яшка сердито фыркнул, умолк. Миша изумленно рассматривал нас из-под очков. Затем застенчиво предложил:

– Если хотите, пойдемте ко мне. Здесь холодно разговаривать.

Я кивнула, и Миша, забавно переваливаясь, потопал к выходу из церкви.

Через несколько минут мы оказались в небольшой теплой пристройке монастыря. Миша помог мне снять дубленку, аккуратно повесил ее на торчащий из стены гвоздь и показал на табуретки. Под Яшкой хрупкая конструкция угрожающе затрещала, и Бес поспешил переместиться на фанерный ящик у стены. В углу топилась чугунная печка-буржуйка. Повсюду – на деревянном, покрытом клеенкой столе, на застланных полосатым одеялом нарах, на шкафу, полках, подоконниках – лежали книги. Присмотревшись к ним, я поняла, откуда Ванда брала свою иконописную литературу. Здесь было то же самое: «Каноны новгородской живописи», «Иконопись на Руси», «Творчество Андрея Рублева»… У окна стоял сбитый из реек мольберт, на котором была укреплена доска. Я подошла взглянуть. Незаконченная икона Спаса.

– Ты рисуешь иконы?

– Да… То есть нет… – отчего-то засмущался Миша. – Я вообще-то реставратор. Предложили поработать здесь, я согласился. Хорошая практика. Летом, если бог даст, закончим роспись храма.

– Платят хорошо? – осведомился Яшка.

– Почти ничего, – сознался Миша. – Но дают еду… и вот эту комнату. Мне хватает. Я из Серпухова, там совсем никакой работы нет.

– А родня что же – не кормит?

– Я из детдома.

– Эх ты, раб божий… Шел бы лучше на Арбат портреты мазюкать. – С утра вселившийся в Яшку дух противоречия разошелся вовсю. – Или «новым русским» потолки под Репина расписывать. Если хочешь, пристрою, знакомые есть.

– Спасибо, не нужно, – тихо, но с достоинством отозвался Миша. – Мне нравится здесь. Я люблю свою работу… Чаю хотите?

Мы отказались, но Миша, не обратив на это внимания, поставил на печку алюминиевый чайник. На клеенке появилась растерзанная пачка сахара, пакет с сухарями, банка с медом.

– Достань, пожалуйста, кружки, – попросил Миша Беса. Тот покосился на меня, пожал плечами, но без возражений снял с деревянной полки глиняные кружки. Одна из них была с отбитой ручкой, и Миша придвинул ее к себе.

– Так что случилось с Вандой? – смущенно спросил он. – Она вправду пропала?

Я кивнула. Как можно короче изложила происшедшее за последние полторы недели.

– Мы даже не знали, что она здесь бывает. Скажи – давно вы познакомились?

Миша наморщил лоб, вспоминая.

– Осенью… Нет. Еще летом. На яблочный Спас. Я увидел ее в храме…

…Стояли последние дни августа, сухие и теплые. Вечернее солнце путалось в редеющей листве парка, пятнами ложилось на дорожки. У стен монастыря пламенели клены, возле входа в храм на круглой клумбе пышно цвели астры и георгины. Шла служба, и голос отца Фотия гремел под куполом церкви:

– Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй на-а-ас…