«Мы уверенно смотрим в будущее»,— сказал на октябрьском (1980 г.) Пленуме ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев.
Сергей САРТАКОВ, лауреат Государственной премии СССР
Время в котором мы живем, прекрасное, но одновременно с этим суровое, трудное.
Ф. КУЗНЕЦОВ
С. МИХАЛКОВ отметил, что новый подъем, переживаемый советской прозой, поэзией, драматургией за последние годы, это результат созидательного, творческого климата, в котором живет страна.
Всегда актуальный горьковскнй вопрос — с кем вы, мастера культуры? — с особой силой зазвучал в связи с историей пресловутого «Метрополя».
Ф. КУЗНЕЦОВ
С
ейчас спиртных напитков продают значительно меньше, но если мне все же попадется изредка бутылка хорошего рому «Сент Мишель» с изображением на этикетке красивого туземца в банановой юбочке, то я непременно вспомню бедного Мишеля из развивающейся страны, который приехал учиться в Одессу, сошел с ума и некоторое время лежал на койке рядом с моим товарищем Емельяном X. в Н-ской психиатрической лечебнице открытого типа.Случай прост и правдив, как все то, что я всегда пишу. Очевидно, душа бедного арапа не выдержала одесской цивилизации, и он, вспомнив веселых девушек, покачивающих бедрами на берегу широкой желтой реки, ритмическое постукивание в деревянные инструменты, звуки тростниковых флейт, тамбуринов, балафо [8]
и гитар, сделанных из выдолбленных половинок тыквы, самовольно покинул Одессу и, не зная ни одного из слов трудного русского языка, явился в Москву, разыскал свое представительство и, задержанный милиционером, стал пронзительно кричать, вызывая, по-видимому, дух главного посла.Был он малый весьма ладный собою. С горделивой осанкой, грустным и спокойным взглядом, мускулами, что твои корабельные канаты, с большой курчавой головой, напоминающей некоторые изображения поэта Александра Пушкина. Но это мало помогло ему. Посольские врачи поставили ему диагноз, и он незамедлительно был определен туда, где уже лежал мой товарищ Емельян X. Из глаз бедного парня лились ливни слез, и он продолжал испускать такие оглушительные крики, что казалось, будто ему собираются делать хирургическую операцию, а вовсе не лечить его от паранойи и шизофрении, вместе взятых.
Трудновато пришлось и врачам. К сожалению, никто из них, даже сам Царьков-Коломенский, не говорил по-французски, а англичан, особенно американцев, Мишель решительно ненавидел, отказываясь разговаривать на этом языке империалистов и завоевателей и поставив тем самым почти непреодолимую преграду на пути сбора данных анамнеза, последующего правильного лечения. Да полно, чокнутый ли он, иногда думал толстый Царьков-Коломенский, может, это французские лепилы чего напутали, ведь Франция тоже до сих пор является империалистической державой и проводит атомные испытания на атолле Муруруа? Но поделать этот добряк уже ничего не мог.
Тогда у Мишеля созрел хитрый план, и он начисто отказался принимать больничную пищу. А ведь передачу ему никто не мог принести, не было у него здесь ни родственников, ни друзей, ни знакомых! Хитрый план, и он сутками лежал на койке не шевелясь, не произнося вообще ничего, напоминающий собою черную монументальную скульптуру из эбенового дерева. Он стал чахнуть.
Он стал чахнуть, и Царьков-Коломенский был вынужден ввести ему препараты, стимулирующие аппетит. И тут, по-видимому, стало уже возможным смело сказать о предполагаемой медицинской ошибке. Возможно, он все-таки был здоров, и лишь тоска по далекой родине заставила его сделать эти внешне безумные и практически криминальные поступки. Реакция на стимуляторы у него была прямая и непосредственная. Он стал съедать все, что давалось из котлопункта, частенько отбирал недоеденные миски у других больных, а также научился красть по ночам из холодильника, где хранилась пища, передаваемая обитателям палаты родственниками, чтоб больные получше питались и, когда их вылечат, смогли сразу же приступить к своим производственным и общественным обязанностям. Его подкараулили и избили, ведь люди иногда злы, особенно больные, и какого же гуманизма спрашивать с них, если официально удостоверено, что они — сумасшедшие.