Прекрасны ли зори?..

Иван, Хабибулла и я кинулись в конюшню. Привели трёх коней. Глядим на них затаив дыхание. Вот молодой жеребец, мой Дутый, ткнулся мордой в корыто, недовольно фыркнул, раздувая ноздри, и замотал из стороны в сторону головой. У меня упало сердце. Глаза застлали слёзы. Всё передо мной затуманилось, расплылось. Вдруг слышу, кто-то хрумкает. Вытер рукавом слёзы: мой Дутый поджал уши и торопливо ест. Ест, родимый! Ест, крылатый мой!.. Два других коня стояли недвижно, будто они не живые вовсе, а чучела. Озадаченно смотрели некоторое время на Дутого, потом тоже начали есть.

Мы закричали: «Ур-ра-а!..» — и бросили вверх шапки.

Второй рассказ Гильфана

Прожив несколько лет в Астрахани, мои родители переехали в Ессентуки. Они пригласили меня на летние каникулы к себе. Мне давно хотелось повидаться с моим братишкой Ибрагимом и сестричкой Эмине, поэтому я сразу же поехал. Однако прожил я в Ессентуках всего неделю и начал проситься обратно в Голубовку. В незнакомом городе всё мне казалось чужим, неприветливым. Перестали занимать и увлекательные игры, баловство с братцем и сестрёнкой.

Мать и отец знали, что я с младенчества упрям и настойчив. Если что-то замыслил, добьюсь своего. Поэтому удерживать не стали. А может, и самим им стала понятна моя тоска по тем местам, где я родился и вырос, где есть у меня дядя, ставший за эти годы ближе, — чем отец, где ждут меня мои братья Габдулла, Хабибулла, Калимулла, Шамиль. И Иван, наверно, приезжает, справляется, не вернулся ли я.

К тому же я в этом году закончил четвёртый класс — следовало посоветоваться с дядей, что мне делать дальше. В то время было четырёхклассное обязательное обучение, после которого принимали в фабрично-заводские училища. Что дядя скажет — учиться мне дальше в школе или думать о специальности?

Я никогда не тратил дома времени на подготовку к урокам. Обычно внимательно слушал объяснения учительницы и почти всё запоминал. Память у меня была хорошая.

Порой дядя обеспокоенно спрашивал у меня:

— Гильфан, ты сделал уроки?

— Сделал, — отвечал я.

Он смотрел на меня недоверчиво, лукаво ухмылялся:

— А ну-ка, расскажи.

Я без запинки пересказывал ему урок. Дядя пожимал плечами:

— Когда ты успеваешь? Никогда не вижу, чтобы ты занимался…

Я помалкивал. Не признаваться же, что успеваю прочитать задание утром в классе, до начала урока. А потом могу повторить любое правило хоть с начала, хоть с середины.

Возвратясь из школы, прячу свою фанерную сумку, обтянутую дерматином, под нары, наскоро перекушу — и айда на улицу! Летом гоняем футбол. А зимой, если день погожий, катаемся на самодельных коньках. К нижней части деревяшки прикрепишь толстую проволоку — и конёк готов.

Однако было у меня и надоевшее постоянное дело — и зимой и летом возил я воду.

В то время в Голубовке даже и не слышали о водопроводе. И колодцев не было. Пробовали копать колодцы, но воды не добыли, и приходилось привозить воду из реки.

А нам особенно много нужно было воды. Ведь у Халиуллы-абзыя полон двор скотины. К тому же не проходило недели, чтобы дядя не требовал растопить баньку. А нас в семье семеро: попробуй всех обмыть.

Что ни день, впрягаю мерина в телегу, на которой стоит огромная бочка, и отправляюсь к реке. Сажусь на облучок и под громыхание телеги завожу песню. Над головой висит жаворонок, будто привязанный к тонкой невидимой резинке, которая, то растягиваясь, то сжимаясь, поднимает его к самым облакам. Вдруг скрипуче вскрикивает степной орлан, парящий высоко-высоко в небе. Свиристят суслики, застывшие, будто колышки, на бугорках у нор. В густой траве попискивают птахи, стрекочут кузнечики. Заслушаешься, бывало, а потом подумаешь: «А теперь послушайте-ка и мои напевы!» Заиграешь на расчёске, прижав к ней папиросную бумагу. Далеко разносит ветер песню. И, словно бы вторя тебе, издалека доносятся гудки паровозов. Здорово!..

Подкатишь к реке и, скоренько раздевшись, плюхнешься с разбегу в воду…

Зимой гораздо хуже. Зимой река замерзает. Семь потов с тебя сойдёт, пока ломом пробьёшь прорубь. А когда наполняешь ведром бочку, как ни стараешься быть осторожным, вода всё равно выплёскивается на одежду. Варежки, рукава телогрейки, брюки становятся жёсткими и ломкими, как жесть. Прыгаешь то на одной ноге, то на другой, чтобы не замёрзнуть. А злюка ветер до костей пробирает…

Так вот в Ессентуках я часто думал: «Справляется ли Халиулла-абзый без меня? Кто им привозит воду?» Когда я приехал из Ессентуков, меня какое-то время никто не посылал за водой. Не на чем было ехать. Оказывается, пока меня не было, неожиданно подохла наша лошадь. И корова чуть не околела. Но её успели зарезать.

Но нужды в воде не поубавилось. Поэтому в конце концов вместо лошади пришлось впрячься в двухколёсную тачку нам с Хабибуллой. У Хабибуллы силёнок совсем мало. Пока дотащили от реки полную бочку до дому, у него, у бедняги, пошла кровь из носа. Я заставил его лечь на траву у обочины дороги, и мы стали ждать, пока перестанет хлюпать в его носу. Хабибулла лежит и тихонечко плачет. По его щекам мелкими горошинками скатываются слёзы.