Прекрасны ли зори?..

Моё волнение передалось Чернопятко. Он подошёл ко мне и тоже закурил. Чтобы как-то отвлечься, я стал рассказывать ему о памятных местах Казани, о том, что здесь учились великий Ленин, Толстой, Горький… Говорю ему об этом, а у самого на душе кошки скребут. Перед глазами мама. Она, наверно, уже встала, хлопочет по дому, ребятишкам завтрак готовит… А Рахиля? Та, наверно, ещё спит. Она любит понежиться в постели… Эх, если б я мог сейчас превратиться хотя бы в воробья, такого маленького и взъерошенного, как вон тот, что скачет между шпалами, отыскивает зёрна! Сел бы я на подоконник её раскрытого окна и так оглушительно зачирикал бы, что она сразу бы проснулась. Я заговорил бы вдруг человеческим голосом. Вот бы она диву далась! «Рахиля! Рахиля-кай! Это я, Гильфан. Всего на минутку прилетел. Теперь прощай. Пиши ещё!..» И упорхнул бы в наш двор, повидался бы с мамой, с братцами, с моей сестричкой Эмине…

— Чему ты улыбаешься? — спрашивает Иван, подозрительно глядя на меня.

— Размечтался, — говорю я и смеюсь.

— О чём? Про своих, наверно?..

— Как ты думаешь, может, решиться? Продуктовый склад раньше чем в девять не откроют. Значит, поезд раньше десяти с места не сойдёт. Вон сколько нас, не меньше пятидесяти человек в вагоне. К тому же все на одно лицо — все стриженые. Командиру мудрено заметить исчезновение одного…

— Не делай глупостей, Гильфан! — резко сказал Иван. — Поезд в любую минуту может отправиться. Что тогда?

— Мне бы всего на полчаса. Повидать маму, Рахилю и обратно…

— Нет, Гильфан, не пущу я тебя. Баста!

В углу кто-то завозился, зашуршала соломенная подстилка. Чиркнул спичкой, закурил. На мгновение осветилось лицо. Это был наш командир. Он, оказывается, не спал. Лежал тихонько и слушал наш разговор. Осторожно переступая через спящих, подошёл к нам, обхватил нас за плечи.

— Красноармеец Чернопятко прав, — сказал он. — И твоё желание повидаться с родными, Батыршин, мне тоже понятно. Я тебе разрешаю сбегать на вокзал и оттуда позвонить.

— У них ведь нет телефона, товарищ командир, — сказал я и горестно вздохнул.

— Настоящий боец из любого положения должен найти выход! — быстро проговорил командир. — Сказано, отпускаю тебя на десять минут. Далее действуй, сообразуясь с обстановкой. Черкни записку и передай с кем-нибудь, если они живут недалеко. Какой ты боец, если на каждом шагу тебя учить приходится!

Я отдал честь, нацарапал записку и, нырнув под перекладину, спрыгнул на землю, а потом, перепрыгивая через рельсы, побежал к вокзалу. Выскочил на площадь. Как ошалелый озираюсь по сторонам. Прохожих ещё не так-то много. Кого ни остановлю, всем некогда.

У зала ожидания полно людей, но толку мало. Они все с тюками, с чемоданами, ждут своего поезда. А те, кто только что приехал, спешат по домам, им некогда с записочками таскаться. У меня последняя минута истекает. Я совсем было отчаялся. Вдруг смотрю — мальчуган на велосипеде катит. Бросился я ему навстречу, остановил. Объясняю, так мол, и так, чтобы его испуг скорее прошёл. Парнишка шустрый оказался: выхватил у меня записку и помчался по улице.

Я, опять перемахивая через пути, устремился к своему вагону.

— Молодец, Батыршин, уложился в срок! — похвалил меня командир, плутовато улыбаясь.

Оказывается, уже весь вагон знает про мои заботы. Даже сон у всех пропал. Спрашивают, сумел ли передать записку. Я устал отвечать. Решил молчать, только головой киваю. Что ни спросят — я киваю. А сам с беспокойством думаю: «Передаст ли парнишка записку?.. Успеют ли прийти?..»

Новобранцы умылись, позавтракали. В хвостовой вагон уже начали загружать продукты. Паровоз запасся водой, подкатил к составу. Расшумелся, выбрасывая клубы дыма и пара. Залязгали буфера, и весь состав всколыхнулся: нас прицепили к паровозу. «Значит, не судьба была нынче увидеться», — подумал я.

Вдруг мне показалось, будто кто-то издалека мою фамилию выкрикивает. Высунулся, смотрю по сторонам. Вдоль состава призывник бежит. Приостанавливается около каждого вагона и кричит:

— Батыршин! Батыршин у вас?..

— Я здесь! Здесь! Я Батыршин! — кричу во всю силу своих лёгких.

И в ту же секунду замечаю Сафиуллу, держащего за руку свою Хафизу. От них не отставая, бежит Рахиля, раскрасневшаяся и растрёпанная. Видно, даже причесаться не успела. Приотстав от них, семенит, запыхавшись, мама. Я спрыгнул на землю и побежал им навстречу. Стали обниматься. Все одновременно что-то говорят мне. Я отвечаю, киваю, смеюсь. Тоже говорю что-то. Вынул платок и утёр мамины слёзы.

И тут, будто рассекая наши сердца, пронзительно загудел паровоз. Состав судорожно дёрнулся и стал медленно набирать скорость. Ребята, следившие за нами, перегнувшись через перекладину в дверях, обеспокоенно закричали, замахали руками.

— Батыршин, живее! — раздался громкий голос нашего командира.

— Целуй свою зазнобу и лезь в вагон! — подзадоривают ребята.

— За нас тоже поцелу-у-уй!..

Когда мой вагон поравнялся с нами, Иван протянул мне руки:

— Гильфан, давай!..

Сафиулла сунул мне большой узел с гостинцами. Я ещё раз обнял всех и бросился за вагоном.

— Гильфан! — позвала Рахиля.