Прекрасные и проклятые

Глория (зло передразнивая его). «Что ты, Глория!» Но почему-то этим летом такое случается слишком часто — с каждой хорошенькой женщиной, которая попадается тебе на глаза. Это становится чем-то вроде дурной привычки, и я не намерена этого терпеть! Если ты можешь резвиться с кем попало, то у меня тоже получится. (Потом, как бы вспомнив.) Между прочим, вот этот Фред, он не окажется вторым Джо Халлом?

Энтони. Ну уж нет. Он, скорее всего, явился подвигнуть меня выдоить из деда немного денег для своего стада.

(Глория отворачивается от заметно поскучневшего Энтони возвращается к гостям.

К девяти часам все общество можно поделить на два класса — тех, кто пил постоянно, и тех, кто пил мало или вообще не пил. Ко второй группе относится Барнсы, Мюриэл и Фредерик, и Пэрэмор.)

Мюриэл. Хотела бы я тоже уметь писать. У меня возникает множество идей, но, похоже, я никогда не смогу превратить их в слова.

Дик. Как выразился Голиаф: я понимаю, что чувствует Давид, только сказать не могу. Это замечание было немедленно взято филистимлянами в качестве лозунга.

Мюриэл. Что-то не улавливаю. Должно быть, глупею к старости.

Глория (двигаясь нетвердой походкой среди публики, словно подвыпивший ангел). Если кто-нибудь хочет есть, на столе в столовой осталось немного французских пирожных.

Мори. Просто невыносимо, даже на пирожных эти викторианские вензеля.

Мюриэл (с явным удовольствием). Ну, я вам доложу, вы и нагрузились, Мори.

(Ее грудь — все еще мостовая, которую она готова предоставить копытам любого проезжего жеребца в надежде, что их железные подковы смогут высечь хоть искру романтического чувства из этого мрака жизни…

Чета Барнсов и Пэрэмор увлечены беседой о чем-то благочестивом, настолько благочестивом, что м-р Барнс несколько раз пытается проникнуть в область более порочной атмосферы возле центрального дивана. И остается непонятным: длит Пэрэмор свое присутствие в сером доме только из вежливости и любопытства, или задавшись целью когда-нибудь со временем создать социологическое исследование о декадансе американского образа жизни.)

Мори. Фред, мне представлялось, что вы человек широких взглядов.

Пэрэмор. Так оно и есть.

Мюриэл. Я тоже. И мне кажется, что одна религия ничем не лучше другой, точно так же, как и все остальное.

Пэрэмор. В любой религии есть что-то хорошее.

Мюриэл. Я — католичка, но — как я всегда говорю — не прикладываю к этому особых усилий.

Пэрэмор (с незыблемым смирением). Католическая религия, это очень… очень могучая религия.

Мори. Я считаю, что человек, способный к таким обобщениям, просто должен оценить тот вздымающийся вал ощущений и раскрепощенного оптимизма, который содержится в этом коктейле.

Пэрэмор (с видом решившегося на все человека берет выпивку). Спасибо, я попробую… один.

Мори. Один? Это оскорбление! Здесь, можно сказать, собрался весь курс 1910 года выпуска, а вы отказываетесь даже слегка поддать. Ну, давайте же!

Эту за здоровье Чарли-короля,
Эту за здоровье Чарли-короля,
Принеси побольше чарку для меня…

(Пэрэмор искренне, с задором подхватывает.)

Мори. Наполни кубок, Фредерик. Ты ведь понимаешь, что все подчинено велениям природы, а из тебя она намерена сделать отъявленного пьяницу.

Пэрэмор. Если человек умеет пить как джентльмен…

Мори. А что такое, кстати, джентльмен?

Энтони. Человек, который никогда не носит булавок в лацкане пиджака.

Мори. Чепуха! Социальный ранг человека определяется тем, съедает он весь сэндвич или только то, что положено на хлеб.

Дик. Это человек, который предпочтет первое издание книги последнему выпуску газеты.

Рэйчел. Человек, который никогда не производит впечатления наркомана.

Мори. Американец, который способен осадить английского дворецкого и заставить его думать, что он такой и есть.