Прекрасные изгнанники

Мы свернули одеяло и поехали дальше. В прифронтовой полосе было так тихо, что мы и там вполне могли бы устроить пикник. Поскольку снимать оказалось абсолютно нечего, мы сели в машины и вернулись на ночь обратно в отель.

На следующее утро мы с Эрнестом вдвоем отправились к реке Хараме, в том районе фашисты предпринимали попытки взять под контроль дорогу на Валенсию.

Пообедали в крохотном городке: церковь, ратуша, кабачок и несколько обветшалых каменных домов. Оттуда по холмам с оливковыми рощами и виноградниками поехали на старую ферму: сырые тюки брошенного сена, несколько куриц и худющий кот. Фермерский дом служил пунктом снабжения, но находился на приличном расстоянии от передовой. Стены во всех комнатах были выбелены, койки аккуратно заправлены. В кухне за большим деревянным столом три бойца из интернациональных бригад, одетые в широкие мятые брюки и сверкающие сапоги, чистили вялую, сморщенную картошку. Они посмотрели на меня так, как на той войне все солдаты смотрели на любую приличного вида женщину. В их глазах читались голод и смущение одновременно.

Эрнест долго болтал с ними о том о сем и только потом спросил, можем ли мы проехать на передовую. Ему объяснили, что для этого нужен пропуск, и посоветовали обратиться в их штаб, который располагался сразу за холмом. Я угостила солдат сигаретами, причем старалась делать это так, чтобы наши руки соприкасались: эти мужчины не дотрагивались до женщин уже несколько недель, а может, и месяцев. Спустя еще несколько минут мы подъехали к дому, который был штабом и где нас встретил мой итальянский друг Рандольфо Паччарди.

Он рассказал, что его солдаты сражаются как львы, героически сдерживая натиск противника, ведь если фашисты перережут дорогу на Валенсию, Мадрид останется без продовольствия и припасов, однако для журналистов находиться на этом участке фронта слишком опасно.

— Но без репортеров никак нельзя, — возразил Эрнест. — Нужно, чтобы весь мир узнал о вашем мужестве.

— Фашисты со своих позиций простреливают поле, а вам, чтобы добраться до траншей и блиндажей, придется его перейти.

— Не так страшен черт, как его малюют, — оптимистично заявил Эрнест.

— Ты у нас тертый калач, Папа. Но с тобой женщина. — Паччарди повернулся ко мне и пригвоздил взглядом. — Марти, дорогая, не рассчитывай, что это будет похоже на наши мирные увеселительные прогулки вокруг Мадрида.

— Не будь идиотом, Рандольфо, — сказала я. — Если все так плохо, как ты говоришь, тебе нужны мы оба: Хэм и я. Кто-то из нас двоих выживет и напишет о том, что тут происходит.

— Ох, боюсь, мне не простят потерю самого красивого корреспондента.

— Не преувеличивай, Рандольфо, Хемингуэй не настолько уж и красив, чтобы так из-за него переживать.

Они дружно рассмеялись.

И Паччарди сдался: проштамповал две маленькие карточки, служившие пропусками, и нашел парня, которому приказал довезти нас до поля на открытой машине с хорошо подкачанными колесами.

Мы ехали по извилистой дороге, которая позволяла добраться на передовую машинам с боеприпасами и санитарному транспорту, но все равно была разбитой, а под конец и вовсе исчезла. Нам ничего не оставалось, кроме как вылезти из автомобиля и идти через открытое поле на своих двоих.

Пока мы поднимались по холму, я оглянулась. Вид открывался просто потрясающий: уходящие к ферме поля, штаб Рандольфо, оливковые рощи и виноградники, шпиль церкви, городок и вдалеке — крестьянин, вспахивающий поле. А впереди шел бой, там вовсю стреляли из пулеметов и винтовок. Ронг-караронг-ронг-ронг. Ракронг-каронг-каронг.

На вершине холма наш водитель сразу лег на землю. Мы последовали его примеру. Впереди были поле — всё в воронках от разрывов снарядов — и редкие оливы с расщепленными стволами и обуглившимися ветками.

Шофер встал и, пригнувшись, быстро пошел вперед. Мы с Эрнестом, тоже согнувшись в три погибели, двинулись за ним. А вокруг свистели пули: ронг-караронг-ронг-ронг.

О господи! Мать честная! Боже правый!

Надо было бежать и одновременно пригибаться к земле. У меня от напряжения горели бедра, а сердце грозило разорваться от ужаса.

На месте того парня я бы давно уже бросила пассажиров.

Он снова кинулся на землю, и я тоже. Эрнест распластался рядом и пригнул рукой мою голову.

Я вцепилась в траву и молилась Богу, в которого вроде как никогда и не верила, а сама готовилась среагировать на любое движение нашего водителя. Все было очень просто: я бежала, когда бежал он, и падала на землю вслед за ним и при этом очень старалась не закричать от боли, изнеможения и ужаса.

Мы перебегали от одной оливы к другой, пули крошили стволы и ветки, на нас сыпались листья.

Казалось, мы целую вечность добирались до укрытия.

Это был блиндаж: комната, стол, телефон. И кругом полно солдат — итальянцев, французов, американцев. Эти ребята смотрели на меня с таким восторгом, что я невольно рассмеялась. И Эрнест тоже. Мы смеялись от облегчения и радости, что смогли добраться туда и быть рядом с ними на той войне.

— А вы молодец, — похвалил меня один из бойцов. — Моя сестра сто раз обмочилась бы по пути сюда.