Прекрасный мир, где же ты

Через пару месяцев я начала пропускать дни. Порой ложилась спать, забывая написать хоть что-нибудь, а порой открывала дневник и не знала, о чем написать, – просто не могла ничего придумать. Или делала заметки, но они были абстрактными словами: названия песен, цитаты из романов или сообщения от друзей. К весне я уже совсем не могла продолжать. Я забрасывала дневник на недели – это был дешевый черный блокнот, который я взяла на работе, – и в конце концов достала его, чтобы посмотреть записи за предыдущий год. И вдруг мне показалось невозможным даже представить себе, что я могла так чувствовать, так воспринимать дождь и цветы. Я не просто перестала получать удовольствие от сенсорных переживаний – самих этих переживаний больше не было. Я ходила на работу и в магазин, или еще куда-то, и, вернувшись домой, не могла вспомнить, видела ли и слышала ли что-то необычное. Я подозреваю, что смотрела, но не видела, зримый мир вдруг стал для меня плоским, как каталог-справочник. Я уже никогда больше не видела мир так, как тогда.

Сейчас я перечитываю дневник со странным чувством. Неужели я была такой? Могла провалиться в самые мимолетные впечатления, растянуть их, поселиться внутри них и найти там богатство и красоту. Очевидно, была… «Лишь на пару часов, но я уж не тот человек»16. Интересно, сам ли дневник и ведение заметок подталкивали меня жить так, или я писала, потому что хотела сохранить этот опыт, который проживала тогда. Я пыталась вспомнить, что происходило в моей жизни, надеясь, что это поможет разобраться. Знаю, что мне было двадцать три, я только начала работать в журнале, мы с тобой жили в ужасной квартире в Либерти, а Кейт все еще была в Дублине, и Том, и Ифа. Мы ходили на вечеринки, устраивали ужины, много пили вина и спорили. Порой Саймон звонил из Парижа, и мы жаловались друг другу на работу, и, пока мы хохотали, фоном слышался звон тарелок, которые Натали убирала на кухне. Все мои чувства и переживания были с одной стороны невероятно яркими, а с другой – совершенно тривиальными, потому что казалось, будто мои решения не имеют никаких последствий, и все в жизни – работа, квартира, желания, романы – казалось временным. Будто все возможно, и никакие двери для меня не закрыты, и где-то есть люди, которых я еще не знаю, но они полюбят меня, восхитятся мною и захотят сделать счастливой. Может, это в какой-то мере объясняет мою открытость миру – может, сама того не зная, я предвосхищала будущее и ждала знаков.

Пару дней назад я ехала вечером домой на такси с книжной презентации. Улицы были безлюдны и темны, а воздух странно теплый и неподвижный, на набережных все офисные здания были залиты светом изнутри и пусты, и за всем этим, под поверхностью вещей я снова ощутила то самое – близость, возможность красоты, словно увидела мягкое свечение позади видимого мира, и все им было озарено. Как только я распознала это чувство, я попыталась мысленно приблизиться к нему, протянуть руку и поймать, но оно тут же остыло, отпрянуло от меня, ускользнуло. Свет в пустых офисах навел меня на мысли о тебе, я попыталась представить твой дом, и тут вспомнила, что от тебя пришло письмо, и параллельно я думала про Саймона, в чем его загадка, и почему-то, глядя в окно такси, я осознала его физическое присутствие в городе, что где-то недалеко, стоя или сидя, держа руки так или иначе, одетый или нагой, он тут есть, и Дублин словно превратился в адвент-календарь, прячущий его за одним из миллиона окошек, и от его присутствия, и от твоего письма, и от моего ответа, который я по дороге сочиняла в голове, воздух стал словно насыщен вашим присутствием, и даже температура насыщена вами. Мир столько всего вмещал в себя, а мои глаза и мой мозг способны были это все воспринять и понять. Было уже поздно, я устала, почти засыпала на заднем сиденье, вспоминая, что куда бы я ни направилась, ты всегда со мной, и он тоже, и, пока вы оба живы, мир для меня будет прекрасен.

Я и не знала, что ты в клинике читала Библию. Почему тебе этого захотелось? Помогало ли чтение? Твоя мысль про прощение грехов показалась мне очень интересной. Прошлой ночью я спросила Саймона, молится ли он Богу, и он ответил «да, чтобы поблагодарить». Думаю, если бы я верила в Бога, то не стала бы падать перед ним ниц и молить о прощении. Я бы просто благодарила его каждый день, за все.

17

Вечером во вторую пятницу мая Феликс восемь минут протолкался на проходной, выходя с работы. Рамка сработала, когда через нее проходил один из сотрудников, и его отвели в боковую комнату, чтобы обыскать. К двери был прикреплен лист бумаги с надписью: ТОЛЬКО ДЛЯ ОХРАНЫ, ВХОД ПО ПРОПУСКАМ. Очередь замерла, из комнаты доносились громкие голоса. Феликс переглянулся с человеком впереди, но оба они не проронили ни слова. Когда он, наконец, прошел через сканер и сел в машину, было тринадцать минут восьмого. Небо было низкое и белое, там и тут его протыкали солнечные лучи. Он включил CD-магнитолу, сдал задом с парковки и выехал из промзоны.