Прекрасный вид с парапета

— Я люблю работать в подобных местах от того, что именно здесь непоследние люди города сталкиваются с жестокой реальностью. Ведь хреновый подъезд, неправильно подобранная тротуарная плитка и система самообслуживания — это еще цветочки, — говорю, обращаясь к своему собеседнику, — Ты можешь себе позволить оплатить любые процедуры, договориться о приеме у «высококлассного» специалиста, но тебя никто не застрахует от дутой репутации, закостенелых ортодоксальных взглядов на терапию, непомерного, отрицающего ошибку, эго, формалистического подхода, да, или просто нарвешься на чьего-нибудь, пристроенного по блату, доченьку или сыночка.

Че утвердительно кивает, а я продолжаю свой монолог:

— В итоге может случиться так, что будешь рад тому, что только покалечили, а не убили вовсе. Ведь здесь никто ни за что не отвечает, ни перед совестью, ни перед законом.

— А я, то думал, всех уравнивает смерть.

— Я смотрю, у нас тут мыслитель завелся, — подкалываю своего товарища.

Он снова смеется своим чудовищно скрипучим смехом. Блин, дернул же меня черт за язык! Оправившись от гоготания Че, отвечаю:

— Да, но уравнивает в философском смысле, ведь в смерти нет страдания, скорее, наоборот — освобождение. Мучиться остаются лишь живые.

— Понятно, — мой собеседник, делает утвердительный жест своей белой головой, а потом обращается ко мне с новым вопросом, — Я вот никак не пойму, зачем тебе эта штука?

Че кивает на облокоченный между нами инструмент с остро отточенным лезвием. Потом смотрит назад влево, где через крышу дома выглядывает лужайка, расположенная перед каким-то муниципальным учреждением непонятного назначения. Оттуда доносится жужжание маломощного бензинового моторчика.

— Ведь с помощью современной техники приводить в порядок газоны гораздо легче и быстрее.

— Газоны? А, нет! У меня немного другая сфера деятельности, — тактично отвечаю я, — А эта штуковина, скорее символ, неотъемлемый атрибут, сложившегося за многие века, образа.

— Понятно, — говорит Че и отодвигается от меня еще чуточку дальше.

— Да, ты не бойся: моя юрисдикция на вас не распространяется, — успокаиваю своего собеседника.

Че, видимо уже и думать забыл о предмете нашего разговора — снова смотрит в сторону клиники. Парочка, что привезла жирную старуху, покинула заведение и уже спускается с крыльца. Вид у них такой счастливый и воодушевленный — не шагают по ступеням, а будто парят над ними. Оказавшись внизу, перед входной крупой, останавливаются. Мужик галантно подает тетке кофту в цвет ее костюмчика. Пока та прихорашивается, он смачно выдувает соплю из ноздри, зажав другую большим пальцем. Далее привычными и изящными движениями размазывает остатки муконазального секрета по своей физиономии. Жалко, что до этого образчика рода человеческого в моем списке еще довольно далеко, да и бабка-матершинница наверное с пяток лет помучается. Быстро уходят только хорошие, ну, и, конечно, алкаши, курильщики и нарколыги, хотя, если говорить откровенно, и среди них невинных душ вагон и маленькая тележка наберется.

Че снова активизируется:

— Если ты здесь, то кто забирает людей в других больницах, разбившихся в авариях на дорогах и павших на полях сражений.

— Я, в основном, вездесущ…

Че глядит на меня пытливо, видимо высматривает лицо в темной пустоте под капюшоном балахона. Тем временем, я продолжаю объяснять:

— А вот трое моих коллег действуют скорее локально, хотя тоже могут быть в нескольких местах одновременно. Ближе всех сейчас тот, что носит меч, всего в каких-то пятистах километрах южнее.

Мой собеседник молчит. А я никак не могу отделаться от мысли. Сомневаюсь, стоит ли вообще спрашивать:

— Откуда ты знаешь про войны? Это же чисто человеческая тема. К тому же, извини, конечно, но ты ведь слишком глупый, чтобы такое понять.

— Один я — да. Но мы, если ты еще не заметил, — Че смотрит наверх, на стайку чаек кружащих над крышей дома, — повсюду. Можно сказать, каждая особь нашего рода является составляющей некоего подобия интеллектуальной сети, в которой поступившая информация обрабатывается и хранится веками. Ненужные и устаревшие данные мы, конечно, утилизируем, — белая птица делает паузу, прочищает горло, и с умным видом продолжает, — Война — это всегда актуально, это значит, что туда, где люди истребляют себе подобных, соваться не стоит: слишком шумно. На полях сражений, только воронам раздолье. Мы же, больше специалисты по помойкам.

Мне на это сказать нечего, и мы еще с пару минут сидим молча.

— Слушай, — Че, в который раз, прерывает, повисшую между нами паузу, — тут до меня дошла информация, что неподалеку в контейнер у супермаркета выкинули подпорченную семгу. Мои говорят, что если хотим опередить неимущих людей, надо поторопиться.

— Да. Конечно. Лети, — говорю в ответ, — раз дело такое важное.

А у самого на душе как-то неприятно стало: совсем ведь мало посидели.

— Да, это очень важно, — и далее мой собеседник пускается в рассуждения, — Жрать, размножаться и еще шуметь — наша цель в жизни. Тут уж ничего не попишешь — природа. Слушай, ай да с нами!