Прелести Лиры (сборник)

Перехожу дорогу. Начинаю пробежку. Узнаю камни. Узнаю детскую площадку с песочницей посередине – это центр парка. И здесь всё точно так же, как и двадцать лет назад, когда я приводил сюда своего сына играть, осваивать науку жизни, – просто потому, что и тогда уже разваливаться было, собственно, нечему. В неприкосновенности сохранилась сама атмосфера разрухи. Скамеек по-прежнему нет, торчат лишь вечные бетонные столбики, на которых, по идее, должны крепиться доски, превратившие бы два бетонных надолба в скамейки. Мне так и не удалось посидеть и понежиться на них. Да и не того было. Ах, ты, молодость, буйная молодость…

Вокруг песочницы – незамысловатые железные снаряды, как-то: прочно врытые в землю сваренные из толстых труб рамки для качелей, служащие энтузиастам подобием турника (самих качелей я не видел никогда; возможно, их просто забыли повесить); лесенка в виде радуги, что-то вроде шведской стенки полукругом: нужны годы тренировок, чтобы пройти по ней и, если крупно повезёт, уцелеть (детям этого не объяснишь, поэтому вся забава вокруг этого снаряда сводится к тому, что круглоглазые детки рвутся к нему, чтобы опробовать свои врожденные способности, а мамаши с округлёнными от ужаса ненакрашенными глазами их не пускают); классическое сооружение из металла, непременный атрибут и украшение всех детских площадок, собственно, и делающее их детскими, – крутая лесенка, поручни, жёлоб: этот аттракцион, несколько напоминающий голову слона с вытянутым хоботом («А где же сам слон и где его ноги?» – озабоченно разводил руками сын Никитёныш. «Представь себе, что его закопали». «Люди?» «Конечно, люди». «Добрые?» «Самые добрые на свете». «Зачем?» «?!» «Зачем они его закопали?» «Так…» «Просто так», – успокаивался сын. «??!!»), пользуется неизменным успехом у несмышленой детворы, которая живым конвейером с визгом скатывается на пятой точке прямо на песочную площадку, стремясь сотворить при этом чудовищную кучу малу. Жёлоб отполирован, кажется, до дыр. По обе стороны жёлоба – эскорт сияющих от счастья мамаш. Папаш, как и во времена моей молодости, почти не видно.

Но песок на площадке, что характерно, свежий, и относительно недавно (года два, три тому назад) выкрашены железные снаряды, пусть и не очень старательно, но с очевидно добрыми намерениями. Эти два противоречащих общему контексту разрухи обстоятельства – песок и краска – располагают к элегичности и сентиментальности. Всё кажется не таким уж плохим. И по-прежнему в середине песочницы валяются забытые болтливыми мамашами разноцветные пластиковые лопаточки и формочки. Жизнь продолжается?

Детская площадка по утрам становится местом спортивным. Многие, совершающие утреннюю пробежку, любят здесь размяться: относительно просторно, вокруг деревья, да и снаряды, опять же, под рукой. Вот и я по старой привычке решил тряхнуть стариной – подтянуться на турнике.

Но место возле искалеченных качелей было занято: меня опередила старушенция в сиреневых буклях с крючковатым носом, которая, отставив в сторону трость, пыталась, если я правильно истолковал её движения, размахивать руками. Я знаю, что принято умиляться при виде карапузов, которые стараются выглядеть «большими», а также при виде почтенной старости, которой взбрело в голову вспомнить молодость. Но меня прыть старых кляч только раздражает. Их достоинство в том, чтобы умерить прыть, а не выставлять на всеобщее обозрение немощь, компенсируя её глупостью, которую в их возрасте принято считать бодростью духа.

Очевидно, она ждала, что я подойду и сделаю комплимент её дерзкому вызову природе. Но я энергично разминался на расстоянии, исключавшем контакт любого рода.

Тогда она решила удивить то ли меня, то ли Господа Бога, а может, и саму себя: поплевав себе на скрюченные ладони, она вытянула руки вверх и ухватилась за перекладину турника, сделав вид, что болтается. Я насторожился: если физкультурница с вековым стажем вздумает оторвать ноги от земли, то в ту же секунду рискует оторвать себе руки, не исключено, по самые плечи, так и будут болтаться кисти с предплечьями отдельно от подвижной старушки как напоминание молодому поколению, до чего может довести неразумный культ здорового образа жизни.

Что тогда делать мне? Прерывать разминку?

В ту же секунду я понимаю, что никогда больше в жизни не подойду к этому заплёванному, осквернённому турнику, на котором я так любил почувствовать упругость мышц.

Жизненное пространство вокруг меня сокращалось при помощи каких-то, на первый взгляд, случайных обстоятельств или людей. Но меня не покидало ощущение, что за всем этим стояла железная, неумолимая закономерность.

5

Конечно, он меня подрезал. Безо всякой на то надобности. Я, разумеется, был готов к этому, поэтому резко тормознул, едва не задев бампер его серебристой «Volvo» (сам при этом слегка вжал голову в плечи: въедет в меня сзади какой-нибудь ублюдок или нет? На сей раз нет? Спасибо, порадовали). И что нравится Евгении в этих «Volvo». А, Евгения?

– Хамло. Урод, – прокомментировал я маневр… кого, собственно?