Прелюдия к большевизму

Савинков, полностью осознавая, насколько серьезным были его действия, заверил генерала Корнилова, как позднее утверждал последний, что «вызов в Петроград был сделан с ведома Временного правительства». В собственных показаниях Савинков говорит следующее: «Я вызвал генерала Корнилова в Петроград в полной уверенности, что действую в совершенном согласии с Керенским, ибо: 1) 3 августа генерал Корнилов уведомил меня, что он прибывает в Петроград, чтобы обсудить меморандум, и его заявление было встречено безо всяких возражений со стороны Керенского; 2) 7 августа генерал Корнилов телеграфировал Керенскому и не получил возражений; 3) 8 августа я изложил это дело Керенскому и также не встретил возражений. Тот факт, что Керенский отправил Корнилову телеграмму 9-го, в которой намекал, что его поездка в Петроград необязательна, и которая не застала генерала в Ставке, мне был неизвестен». Столь точно демонстрируя, что 3, 7 и 8 августа он имел веские основания для того, чтобы убедиться, что действовал в полном согласии со мной, Савинков забывает, что он сам был проинформирован лишь 9 августа об отказе генерала Корнилова прибыть в Петроград; в то же время относительно того, что Савинков не знал о моей телеграмме, посланной вдогонку за генералом Корниловым, чтобы застать последнего, то это дело вполне объяснимо: телеграмма была послана поздно вечером, после того, как я случайно узнал о несанкционированном и настойчивом приглашении Корнилова, о котором я, к сожалению, узнал не лично от Савинкова.]

Раупах. Это было 10 августа?

Керенский. Все это произошло 10 августа, а утром 11 августа Кокошкин пришел ко мне с объявлением, что он сразу же подаст в отставку, если программа генерала Корнилова не будет принята в этот день. Напряжение было велико, однако мне удалось все сгладить.

[Необходимо еще вспомнить о том исключительном накале политических страстей, под давлением которого открылось Московское совещание, чтобы осознать, какое чувство изумления охватило меня при появлении Кокошкина с его отставкой. Ибо я находился в самом эпицентре этого напряжения. Это утреннее интервью с Кокошкиным было одним из самых бурных моих политических столкновений. Но сегодня я с радостью вспоминаю о том, какое страстное пламя любви к родине пылало в глубине его души; эта любовь вскоре поглотила мученика в погребальном костре. Тогда же эта любовь позволяла нам говорить независимо от партии и ставила нас превыше каких бы то ни было партийных чувств; это был братский язык сыновей одной матери — России.

Уход одной группы министров из Временного правительства из-за Кокошкина, вероятно, мог бы сопровождаться отставкой остальных министров накануне открытия совещания по той же причине, как и в случае Кокошкина, — из-за «требований» Корнилова. Это могло сделать любое дальнейшее сохранение национального равновесия невозможным. Тем не менее правительство слишком хорошо знало о состоянии страны, чтобы рисковать и предпринять разрушительную попытку создать в правительстве «гомогенный» кабинет, и поэтому было вынуждено отложить в сторону любой вопрос, которым «большевики справа» (сторонники абсолютной власти) могли бы воспользоваться и попробовать создать (что и было подготовлено Московским совещанием) так называемую «сильную власть» и в любом случае отойти, отклониться от правительственного курса в сторону правых. Разумеется, такая попытка могла жестоко опозорить тех, кто принял бы в ней участие. А ее опасность могла бы заключаться в том факте, что это отбросило бы в сторону лидеров демократических кругов, которые на этом этапе искренне и с честью следовали за правительством. Я думаю, что Московское совещание доказало, что гипотеза о том, что народные массы могут отойти от Временного правительства, чтобы следовать более правым курсом, была опасной утопией, потому что такие мечты, неспособные привести к результатам, могут лишь вызывать раздражение в массах и усиливать их недоверие к другому сословию. В то время на Московском совещании утопистам справа указали на их соответствующее место без особых серьезных проблем. Однако никакие уроки, извлеченные из фактов и реальности, не смогли разубедить их, и они продолжали шуметь достаточно для того, чтобы сделаться удобным оружием в руках демагогов слева, стремившихся пробудить в массах зверя, который в конечном итоге разбил свою клетку и в бешенстве вырвался на волю.

Позднее, после Московского совещания, я изложил это дело перед Савинковым и убедил его не уходить в отставку. Когда показалось, что в Москве все яснее осознавали, что невозможно напасть на Временное правительство на этой почве, я решил, что не стоит далее задерживаться на последствиях эпизода, связанного с меморандумом и вызовом Корнилова.