Премьера

И вот теперь обе роли за Антонину Владимировну и Олега Пальчикова исполняла помощник режиссера Эмилия Давыдовна — человек несокрушимой энергии и преданности театру. В театре она работала около сорока лет, знала наизусть не только почти все роли, а и родословную актеров вплоть до седьмого колена, и заведующий художественно-постановочной частью молодой очкарик Юра растерянно топтался перед ней как нечто инородное театру.

Вообще-то завпост — фигура в театре значительная. Он руководит изготовлением декораций, костюмов, бутафории, подборкой реквизита (вот тут даже неумолимая бухгалтерия от него зависит), свето- и звукооформлением. Еще он отвечает за то, чтобы сцена была готова к началу представления, вращалась именно тогда, когда ей положено вращаться, а занавес открывался именно в тот момент, когда ему положено, и раздвигался именно на ту ширину, на которую тоже положено.

По залу и сцене гулял ветер, подбирая пыль и бумажные обертки конфет, оставшиеся после вчерашнего представления. Дуло из «кармана», через который сейчас рабочие сцены (для престижа их называли монтировщиками) вносили декорации для утреннего спектакля. Собирали второй акт, уже развешаны были кулисы, задники и прочая мягкая одежда, сейчас расставлялись жесткие конструкции и мебель.

Бригада осветителей ставила свет. Из регулятора высунулась взлохмаченная голова заведующего светоцехом Миши Задорнова, с которым у Виктора как-то сразу сложились приятельские отношения.

— Привет, Витек!

— Привет, светило.

— Растешь над собой?

— В каком смысле?

— Ну как же, до генерала дослужился.

— А, это.

— Извините, ваше превосходительство, что-то там Валентина портачит. — Голова Миши нырнула в регулятор, и оттуда, усиленный динамиками, прогремел железный голос: — Эй, Валентина, что у тебя там в добавочном ярусе?

— А что? — спросила сверху девушка в комбинезоне и красной косыночке.

— Рамочка какая?

— Сороковая, — не очень уверенно ответила девушка.

— А не сорок третья? Ты разуй-ка свои крашеные глазки да погляди как следует.

— Сейчас посмотрю. И верно, сорок третья. Извини.

— То-то же, — удовлетворенно сказал Миша и, высунувшись из регулятора, сообщил Виктору: — Вот так и работаем. — И тут же заорал: — Контр-ажур! Ярусы основной и добавочной левой ложи!

Вспыхнули прожектора левой ложи, а Миша уже командовал в правый бельэтаж:

— Вася, давай «листву».

— Даю, — ответил Вася и напомнил: — Миш, а буфет уже распечатывают.

При этом известии мгновенно исчезли со сцены монтировщики: они начали работу в восемь утра и уже успели проголодаться. Навострились и осветители, но Юра сделал вид, что не заметил их порыва, и сказал Мише:

— Подсинь слегка задник.

Эмилия Давыдовна как бы резолюцию наложила:

— Миша, подсинь!

Миша слегка подсинил задник и хихикнул в кулак, когда Эмилия одобрила:

— Вот это уже лучше.

— Эмилия Давыдовна, мы все сделаем как надо, — заверил Миша. — Займитесь Владимирцевым.

При этом у Миши не проклюнулось ни одной иронической нотки: он, как, пожалуй, и все в театре, любил Эмилию Давыдовну, прощая ей даже вмешательство в его внутренние дела, усматривая и в этом вмешательстве ее беспредельную преданность театру.

— Спасибо, мальчики, — искренне поблагодарила Эмилия Давыдовна, и, осветители, не ожидая разрешения Юры, исчезли; на сцене остался лишь один, ему поочередно опускали софиты, и он заряжал их.

Схватив Виктора за руку, Эмилия Давыдовна потянула его за кулисы, на ходу поясняя:

— Знаешь, получилась небольшая накладка, почти весь состав уехал в телестудию на перезапись и параллельный спектакль во Дворец пионеров, придется мне одной с тобой работать, но я все реплики помню. Однако на всякий случай, прихватила тексты, пусть это тебя не смущает.

Она начала рыться в своей неизменной, сшитой из портьеры хозяйственной сумке. Виктор невольно обратил внимание на ее содержимое. Чего тут только не было! Сверху лежали последний номер журнала «Театральная жизнь» и пронзенный белыми пластмассовыми спицами черный клубок с шерстью и недовязанной не то кофточкой, не то шапочкой для внучки, фотография которой лежала в истрепанной записной книжке, завалившейся между старыми, обмявшимися по распухшим подагрическим ногам, вконец стоптанными туфлями, которые Эмилия Давыдовна надевала только за кулисами; подтаявшая импортная курица в целлофановом мешке и два прослезившихся бумажных пакета с шестипроцентным молоком; массажная щетка и пузырек с каплями Вотчала, патрончики с валидолом, губной помадой и блеском для губ — Эмилия Давыдовна все эти сорок лет старалась выглядеть блестяще.

Как это бывает почти всегда, крайне нужная в данный момент вещь находилась в самом низу, и Эмилии Давыдовне пришлось вытряхнуть содержимое сумки в протертое до белизны кожаное кресло, еще раз позволив Владимирцеву произвести почти полную инвентаризацию ее состояния. Обнаружив донельзя замусоленный экземпляр пьесы, Эмилия Давыдовна победно вознесла его над собой и воскликнула:

— Вот!