Премьера

— По-моему, Сашенька, тут у тебя не так. Женщина никогда не скажет: «Мне уже сорок лет». Она скажет: «Я не настолько молода, чтобы…» Или: «У меня достаточно жизненного опыта, чтобы…» При этом скажет без грусти, а с веселой, такой, знаешь ли, иронической улыбкой, которая должна подчеркнуть, что она и не настолько стара и не так уж велик ее жизненный опыт, — и Серафима Поликарповна изобразила эту ироническую улыбку. — Конечно, я не актриса, может, я и не так показываю. Вот у Антонины Владимировны это выйдет лучше. Кстати, что-то она больше не появляется и даже не звонит.

— Она очень занята.

— Да, конечно, у них и днем и вечером работа. Однако для того, чтобы позвонить, времени много не надо.

«Да, уж позвонить-то могла бы», — мысленно соглашался Александр Васильевич, и снова им овладевало чувство горечи и обиды.

После той репетиции, убедившись, что Антонина Владимировна ушла из театра, он поймал такси, вернулся домой и весь вечер не находил себе места. Он знал, что сегодня в вечернем спектакле Грибанова не занята, и ждал ее звонка. Телефон несколько раз звонил, заставляя его вздрагивать и поспешно хватать трубку, но это звонили приятельницы Серафимы Поликарповны. Они разговаривали по часу и дольше о каких-то пустяках: о том, что готовили сегодня на обед, о рыночных ценах на морковь и петрушку, о вчерашнем телевизионном фильме, о погоде и модах на будущий сезон, о том, что в магазинах исчезли простыни, стиральный порошок и хозяйственное мыло. Это наконец вывело Александра Васильевича из терпения, он нагрубил матери, сказав, что ее телефонные разговоры отвлекают его от работы.

— Но ведь сейчас ты не работаешь! — удивилась Серафима Поликарповна.

— Пора бы тебе понять, что я всегда работаю. Если я в данный момент не сижу за столом, то это вовсе не значит, что я бездельничаю. Я думаю, понимаешь — думаю!

Это была ложь, ни о какой работе он сейчас не думал, а просто ждал звонка Антонины Владимировны, а если и думал, то вовсе не о пьесе.

Почему он решил, что Антонина Владимировна непременно позвонит? Может, он считал, что она должна объяснить столь поспешный уход. Но ведь они и не договаривались встретиться после репетиции. У нее же могут быть какие-то срочные дела, скажем, запись на радио, съемки в кино или на телевидении.

Мысленно оправдывая ее, он все-таки испытывал недоумение и обиду. Чувство обиды и горечи возросло, когда Антонина Владимировна не позвонила и на другой день. Он знал, что с утра у нее опять репетиция, собрался поехать в театр, но вдруг испугался. Он не хотел выглядеть навязчивым, да и надо было разобраться в своих чувствах. Может быть, кроме уязвленного самолюбия, он ничего и не испытывает? Да и Антонина Владимировна, возможно, уже забыла о нем, наверное, для нее все это не более чем эпизод. Да и что, собственно, «все»? Ведь ничего же не было! Стихи? Но это же просто, мальчишество, она так, очевидно, и расценила. И ему, Александру Васильевичу, тоже следует относиться ко всему как к эпизоду, перестать думать об этом.

Но шли дни, а он, как ни старался, не мог не думать об Антонине Владимировне, наоборот, только о ней и думал, не находил себе места и, конечно, не мог работать, хотя и заставлял себя садиться за стол. У него и раньше случались пустые дни, когда работа вдруг останавливалась, не шла, он не мог найти продолжения какого-то сюжетного хода, и почти все, что ему удавалось из себя выжать, приходилось потом вычеркивать. В такие дни лучше не садиться за письменный стол, а отвлечься, забыть о работе, заняться чем-нибудь другим, и решение или нужный сюжетный ход являются внезапно, как бы сами собой, и, как правило, оказываются настолько простыми, что остается только удивляться, как ты не мог додуматься до них сразу.

Так однажды он мучительно искал резкий поворот в сюжете и долго не мог найти. Но вот почтальон принес телеграмму, она была поздравительная, к какому-то празднику, содержала обычные дежурные фразы, их необязательно было передавать телеграфом, лучше было послать письмо или открытку. Александр Васильевич и сам частенько пользовался телеграфом, когда не поздравить было нельзя, а писать особенно не о чем. А вот сейчас подумал, что телеграф предназначен для дел срочных, может быть, тревожных, даже трагических, и сразу же нашел тот самый сюжетный поворот, который три дня безуспешно искал: приходит телеграмма, которая круто меняет весь ход событий.

И сейчас надо было отвлечься, совсем забыть о работе. Александра Васильевича лучше всего отвлекал от работы бильярд, за игрой он забывал обо всем на свете и считал это чуть ли не самым лучшим видом отдыха.

И он поехал в Дом литераторов.

2