Прения сторон

Ильин был недоволен встречей с Калачиком и упрекал себя в нерешительности: почему сразу не сказал, что Сторицын настаивает на оговоре? Тут не просто адвокатская неопытность, тут еще и желание самому «пройти до конца»… Калачик сразу разгадал его сомнения: «Ну, шляпа Сторицын, ну, растяпа! Но не вор!» «Пусть прокурор копает», — вспоминал Ильин и ежился.

Он решил поехать к Саше. Хотелось поговорить, а может, и посоветоваться. Взглянул на часы. Как раз! Примерно в это время Саша приходит с работы.

После смерти Люси они виделись редко. Первое время Саша обедал у Ильиных, и Иринка специально для него готовила «духовое мясо»: считалось, что Саша его очень любит, хотя на самом деле он всегда был равнодушен к еде. Потом он пропал и только иногда звонил по телефону и спрашивал об Иринке и детях.

Жил Саша недалеко от Комсомольской площади, на пятом этаже густонаселенного дома. Каждый раз, когда они встречались, Ильин говорил, что пора отсюда выбираться и что такую большую комнату, да еще с «фонарем», вполне можно обменять на отдельную квартиру, пусть с небольшой приплатой или приняв на себя чей-нибудь пай, и что Люся, может быть, и заболела от этой комнаты, в которой всегда душно и шумно: совсем близко грохочут поезда. Но все оставалось по-прежнему: именно Люся и не хотела уезжать, говорила, что привыкла и к пятому этажу, и к кошкам на лестнице и что лучшие магазины именно в их районе.

— А, вот кто, ну заходи, заходи, — сказал Саша, открывая дверь Ильину. — Я тут закусываю, не хочешь ли присоединиться?

В комнате беспорядок, кровать наспех прикрыта, на столе банка килек, батон, масло и сырок с изюмом. На электрической плитке, в кастрюльке без ручек, варятся сосиски.

— Может, хочешь по рюмке?

— Жарко… А впрочем…

Саша достал маленькую, разлил, водка была теплая, отвратительная. Ильин чуть пригубил и тронул сырок. Саша подцепил кильку.

— Ну, что: за любимую тему — одну на две и потом эти две на отдельную из одной?

— Нет, я понимаю, что теперь тебя отсюда никуда не сдвинешь.

— А надо бы! Лестница и все прочее — это ладно. Но я стал слышать поезда. Странно, раньше не слышал, а теперь слышу. Спать не дают. Я думаю, наверное, Люся тоже слышала, но не жаловалась. Может быть, тебе она что-нибудь говорила?

— Нет, конечно.

— Почему «конечно»? Все всегда на что-нибудь жалуются. А вот Люся… Ты ведь был у нее незадолго?.. Она любила тебя, говорила, что ты человек близкий. — Саша лег на кровать, закурил и, рассматривая колечки дыма, сказал: — Есть люди, которые созданы для того, чтобы быть близкими. Ты принадлежишь к их породе. Касьян до сих пор вдовеет, не может найти помощника: все после тебя нехороши. Мстиславцев открыто гордится вашей многолетней дружбой. Адвокаты уж на что народ недружный, но ты и их быстро завоевал. Не только мелкая сошка от тебя в восторге, но и сам Аржанов… Ну, да вы ж теперь оба в одной упряжке…

— Почему оба? Аржанов защищает Сторицына, а я Калачика…

— В самом деле? — перебил его Саша. — Ну, ты меня рассмешил. Аржанов всю Москву объездил, а ты хоть в форточку покричи: «Я Сторицына не защищаю!»

— Ты что, ошалел? — взорвался Ильин. — Я достаточно устал, чтобы слушать твою галиматью.

— Не шуми. Это не твой стиль. — Саша встал, налил себе и Ильину, Ильин пить не стал, а Саша выпил, и, кажется, с удовольствием. — Мне всегда нравилось, что ты делаешь свои дела весело. Верный признак душевного здоровья. Я бы таким людям ставил штамп в паспорт: улыбается вследствие душевного здоровья.

— И все-таки запомни: Сторицына защищает Аржанов, а я — Калачика.

Саша вплотную подошел к Ильину, близко послышался сивушный запах.

— У тебя какое-то странное сочетание ума и глупости. Говорят, что такое встречается у талантливых людей. Все уже знают: «Калачик оговорил Сторицына». Это ж естественно, а? Едва жулика посадили, как он потащил за собой невинного человека, хорошего, энергичного работника, к тому же умеющего улыбаться, как вы все.

— Но я отнюдь не поддерживаю версию оговора, — сказал Ильин. (Получалось как-то так, что он оправдывается перед Сашей.) — Калачик с самого начала заявил на следствии, что делился со Сторицыным, и я думаю, что это признание вполне чистосердечное.

— И тебя Аржанов не переубедил? Странно, очень странно. По Малинину и Буренину выходит, что должен был переубедить…

— Но есть и высшая математика! Никто, кроме Калачика, не подтверждает корысти. Ни один из этих самых «совместителей». Да и сам Калачик кое-что все-таки затемнил. На суде невольно могут возникнуть сомнения…

— Что, что? — переспросил Саша. С улицы врывался шум колес, свистки и еще какой-то гул. — Мало, понимаешь, поездов, так еще и самолеты!

— Я говорю, могут возникнуть сомнения, тем более — никаких свидетелей. А это в пользу Сторицына. Суд, для того чтобы определить виновность, должен иметь неопровержимые доказательства! Как известно, лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невинного…

Саша засмеялся: