Прения сторон

— Ладно, ладно… — Ильин поцеловал сына. — Давай о себе знать. И я тоже напишу.

— Да, да, пиши обязательно, — оживился Андрей. — Только знаешь, папа, пиши не сюда, а до востребования…

— А это зачем? Да у тебя и паспорта еще нет…

— Можно и без паспорта, — сказал Андрей. — По свидетельству дают. Танька Мстиславцева каждый день на почту бегает…

— Ладно, ладно… — повторил Ильин. («Культура общения! Да я с собственным сыном не знаю, как найти контакт!..»)

На обратном пути стало еще более душно. Иринка что-то щебетала о своем разговоре с начальницей — уж не такая она железная, это микрофон искажает голос, — а Ильин все думал об Андрее и мысленно видел его, хорохорящегося и отстаивающего свою независимость. Он и понимал сына, и сердился на него. И рядом мелькало нездоровое, одутловатое лицо Миши Папченко, хотя, казалось бы, он-то здесь при чем? Но, черт его знает, может быть, Евсей Григорьевич тоже вывозил сына в образцовый лагерь?

— Психологи! Методисты! Да они просто ничего не умеют!

Иринка молчала, но Ильин отлично знал, о чем она думает: «Парень хорошо пристроен, тем более — в Москве дикая жара, остальное — переходный возраст, а все газеты пишут, что в этом возрасте лучше быть в коллективе».

На середине пути их настигла гроза с ливнем, спрятаться было некуда, оба промокли, а у Иринки был такой вид, словно она вышла из моря в купальном костюме. Ильин взглянул на нее и засмеялся. И в это время почти впритык заскрипела машина.

— А ну-ка, девушки, а ну-ка, парни!

— О господи, — сказала Иринка радостно, — как вы нас перепугали!

Только сейчас Ильин понял, что это Маяк Глаголин, а рядом его жена, Тамара Львовна. Ильины познакомились с ними в прошлом году на юге. Глаголины очень известны в научном мире, кажется, разрабатывают теорию гравитации, какие-то знаменитые опыты, все их зовут «супругами Кюри». Маяку лет пятьдесят, а сколько Тамаре Львовне — никто не знает, она старше мужа, но когда играет в теннис, ей и сорока не дашь.

— Забирайтесь в машину, — приказал Маяк.

— Вы тоже в Москву?

— Как раз наоборот, из Москвы на дачу.

— Тогда нам не по пути, — сказал Ильин. — Здесь рядом остановка автобуса. И здесь стою я, как сказал Мартин Лютер.

— Ну нет, господин Лютер, вы же еще ни разу у нас не были, и теперь вы наша добыча. Тамара, в авоське мой восьмизарядный кольт, если только его не заклинило свежепросоленными огурчиками. Не обожаете?

— Еще как! — сказал Ильин.

— Я рад, что вы предпочли жизнь со всеми ее радостями.

Все это были милые, хорошо знакомые шутки. Громче всех смеялась Иринка, сарафанчик совсем прилип к телу, она чихала, смеялась и снова чихала. Наконец приехали в симпатичный поселок: дома, крытые черепицей, но попадаются и грубоватые срубы «под ферму». Неухоженные садики и великолепный теннисный корт. Дождь прошел, снова стало жечь солнце, Маяк завел машину в гараж, великолепно оборудованный, с пристройкой для жилья: комната, крашенная клеевой краской, самодельные полки, портрет Хемингуэя и за столом похожий на него молодой парень. Борода и джинсы.

— Знакомьтесь, — сказала Тамара Львовна. — Мой сын от первого брака. Маяк держит его в качестве раба-вычислителя.

Борода и джинсы оторвались от стола.

— Привет, — сказал он каким-то странным, сиплым голосом.

— От круглосуточной работы и недостатка витаминов у Жоржа, он же Георгий, он же кандидат математических наук Юрий Соколов, пропал голос, — комментировал Маяк.

— Но не аппетит, — просипел кандидат математических наук.

А в доме уже были гости. Бывший морской офицер, отставник (вскоре выяснилось, что он ведает кадрами в известной танцевальной труппе), и жгучая брюнетка в ультрамодных очках, которую все здесь называли Дунечкой, хотя полное ее имя было Ираида.

— Чем занята передовая советская интеллигенция в свободное от занятий время? — спросил Маяк, смеясь и разливая водку. — В свободное от занятий время советская интеллигенция занята тем, чтоб как можно лучше накормить и напоить себе подобных.

— Не все, — сказала жгучая брюнетка, — среди нас не одни только «думающие, нажраться лучше как». Жора, не скальте зубы — это из Маяковского.

— Он не гуманитарий и не обязан знать «хороших и разных», — сказал отставной моряк.

— Так я и думала, что мне не дадут высказаться, — сказала Дунечка.

— Знаем, знаем: «Не единым хлебом жив человек…»

— Это Дудинцев? — спросил Жорж.

— Если, конечно, не считать Святого писания, — ответил Маяк. — Пейте, граждане, хлебное!

— Я очень рада, что наконец познакомилась с вами, — сказала жгучая Дунечка и подсела к Ильину.

— Со мной?

— Я уже писала об одном интеллигенте, который все порвал и ушел в сферу производства, теперь он ставит один рекорд за другим.

— О господи, — сказал Маяк, — а мы-то, люди темные, ничего не слыхали. Вы что же, товарищ бывший интеллигент, решили варить сталь?

— Почему же я — «бывший»? Я действительно ушел из конторы, но работаю по специальности.

— А социология, — сказал Маяк, опрокидывая рюмку, — как была, так и осталась лженаукой.

— Нет, я не могла ошибиться, — настаивала Дунечка. — Меня это прямо касается, потому что я занимаюсь этими проблемами.