Прения сторон

Ильин и сам понимал, что молчать больше нельзя. Кажется, в самый раз вздохнуть: «Ну, братцы, спасибо! Честно — не ожидал!» Ведь теперь всем стали понятны мотивы, по которым Калачик отказался от своего адвоката, словом, полная реабилитация, как говорится, все по местам! Но Ильин все молчал и молчал; такая чугунная усталость навалилась на него, такая тяжесть легла на сердце…

Все подняли рюмки, чтобы чокнуться с именинником, и первым потянулся Касьян Касьянович.

— А вы за какую команду болеете? — негромко спросил Ильин.

— Я? Я за спорт в целом!

— Да вы что, святой? — спросил Колтунов. — А «Спартак»?

— «Спартак»? Ну, «Спартак» — это «Спартак», — вздохнул Касьян Касьянович. — Ты же знаешь, Женя, лично я не верил в корыстную заинтересованность Сторицына. Готов повиниться: ты видел дальше.

— Прикажешь и мне перед тобой повиниться? — засмеялась Иринка.

— Нет уж, кто Фома неверный — так это я! — сказал Саша.

— Лично я сержусь на себя, — продолжал Касьян Касьянович. — Не сумел разглядеть Сторицына.

— Бросьте, ей-богу… — сказал Колтунов. — Почему вы его должны были разглядывать? И контора эта не ваша…

— Знакомство небольшое, верно. Вместе на банкетах сидели…

— Так и ручаться не надо было! — крикнул Ильин.

Касьян Касьянович ласково на него взглянул:

— Кто в наше время за кого может ручаться — разве что я за тебя, а ты за меня!

И тотчас, словно поднятая какой-то волной, между ними встала Иринка:

— Я должна при всех сделать тебе выговор. Мы тебя ждали, приготовляли тосты. Наконец-то: здравствуйте, ваше величество, а у его величества физиономия постная-препостная!

— Да уж, физиономия, прямо скажем, перекореженная, — сказала Пахомова. — Жаль, конечно, пропала хорошая защита, но…

— И какая речь! — подхватил Саша. — Дачи, машины, уровень жизни — в самый раз было бы это сейчас двинуть!

— Ну, уж тут ничего не попишешь, — сказал Васильев. — Надавили на вашего Булкина, или как его там…

— Кто, кто надавил? — крикнул Ильин.

— Как это кто? — изумился Касьян Касьянович. — Сторицын и давил. Он на Василия Васильевича, Василий Васильевич на меня, как на лучшего друга трудящихся, я вроде на тебя пробовал, а ты…

— Да этот Калачик и сам теперь не рад, — сказал Слиозберг. — У меня в практике был такой невероятной силы случай.

— Миша, ты что? — остановил его Колтунов. — Ночь. Нам сейчас по рюмке — и по домам. Тебя твоя Фаня с фонарями ищет.

— Случай, можно сказать, больше комический, чем трагический…

— Миша!

— Дайте же человеку прорваться!

Слиозберг стал рассказывать про какой-то невероятной силы случай из практики, все слушали и смеялись, а Ильин молчал и думал. Он пытался найти в себе то счастливое упоенье борьбой, которое он чувствовал час назад в кафе и потом в метро, но внутри было пусто. И только рука еще саднила, и эта небольшая боль напоминала ему мечты о поражении. И как-то так выходило, что пришлось бы ему стоять в обороне — нашлось бы и упоенье, нашлась бы и борьба, а теперь, когда ему ничего не угрожает, то и ввязываться ни во что не надо, и терзать себя и других просто незачем.

«А что, если рассказать сейчас о бюллетенчике Мстиславцева и об «ахинее»? — подумал Ильин. — Но что это даст? Никто не слышал его разговора с Касьяном Касьяновичем: пылесос все заглушил, да и бюллетенчик был с глазу на глаз, ничего сейчас не получится, кроме грубого, нелепого скандала. При Иринке?»

— Конечно, многое зависит и от нашего брата хозяйственника, — резюмировал Касьян Касьянович, выслушав Слиозберга и отсмеявшись. — Ирина Сергеевна, разрешите еще коньячку, как говорится, двадцать капель при болях…

Штумов взял свою рюмку и подсел к молчавшему Ильину:

— Женя, я вас не узнаю… Понимаю, что вы кое-что сегодня пережили…

— Я? — переспросил Ильин. — Да, я, кажется, сегодня действительно кое-что пережил…

— Много, много зависит от хозяйственника, — продолжал Касьян Касьянович, закусывая любимым пирожком. — Случается еще, что именно наш брат хозяйственник для пользы дела ищет лазейку…

— Ваш брат хозяйственник, а ваша сестра бесхозяйственница, — сердито сказала Пахомова. — Посмотрим, как еще все повернется. Окуненков — это ум!

— Я бы на вашем месте так не драматизировал, — негромко говорил Штумов Ильину. — Калачик, разумеется, получит, что полагается, но вы как адвокат сегодня не проиграли, а выиграли…

— Триумф из рук этого подонка!

— Tu l’as voulu, Georges Dandin![2]

— Нет, я этого не хотел, — сказал Ильин. — Мой Андрей, когда был маленьким, больше всего любил «конструктор». Из одних и тех же кубиков можно выстроить какой хотите дом, даже дворец. Я думал, что и мою новую жизнь можно выстроить из старых кубиков. Но ведь это невозможно… А помните, Василий Игнатьевич, наш дискуссионный клуб?

— Помню, голубчик, помню… Иные времена, иные песни… Если хотите, соберемся в коллегии и будем дискутировать на любую тему… Но я думаю, что ваша деятельность в суде гораздо важнее всех этих дискуссий. Варя! — сказал он Пахомовой мягко. — Посидите с нами. Ильин вспомнил старые годы… Вы тоже были когда-то моей ученицей…