Преображающие встречи с Раманой Махарши

Бхагаван давал даршан каждый день с девяти до одиннадцати утра и с трех до шести днем. В это время я обычно приходил и сидел с ним в ашраме. Около полудня я шел в город и ел в столовой, а после дневного даршана сидел в течение часа на нижних склонах Аруначалы. У меня больше не случалось никаких разговоров с Бхагаваном, но каждый раз, когда я приходил увидеть его, его лицо озарялось той же самой лучезарной улыбкой, которую он обратил ко мне в тот день, когда я передал ему записку.

Где-то спустя три месяца жизни в Тируваннамалае я переехал в Палакотту. Я нашел небольшую комнату, которую мог занимать один, и переселился туда. Я платил за аренду одну рупию в месяц сторожу храма Ганеши, граничащего с Палакотту Тиртхам, и нанял молодую девушку, чтобы она приносила мне готовый обед – мне больше не хотелось каждый день ходить есть в город ^[98].

Женщина по имени Мараката Матаджи также пыталась подкармливать меня, но ее внимание немного досаждало. Она испытывала большую страсть к садху и тратила большую часть заработанных денег на их кормление. Когда в ашрам приезжали богатые посетители, она предлагала свои услуги в качестве повара. Она очень хорошо справлялась со своей работой, и ее наниматели, по крайней мере, один махарани, всегда оставались довольны ее стряпней. Она часто готовила сладости для своих нанимателей, и в таких случаях всегда умудрялась оставить несколько для садху около ашрама. Любая плата наличными, которую она получила, также превращалась в сладости для садху. Наряду со сладостями, она всякий раз пыталась наградить садху горячим поцелуем. Я стал ее любимцем, и она часто пыталась поймать меня в засаду со своими «подношениями», когда я выходил из своей комнаты. Если я знал, что она там, то не выходил в надежде, что она устанет ждать и уйдет. Но терпение ее было огромно, и иногда я приходилось сносить ее «служение». Она также не раз пыталась поцеловать Бхагавана, но ее привычки были известны, и у дежурных были строгие указания держать ее подальше от него ^[99].

Здоровье Бхагавана быстро ухудшалось, и продолжительность даршанов сокращалась. У него на руке была саркома, и метастазы распространялись по всему телу. Несколько операций оказались бесполезны. После одной из таких операций он дал даршан, лежа на кушетке снаружи ашрама. Однажды, когда я приблизился к нему, его глаза были почти закрыты, но едва я встал перед ним, Бхагаван открыл глаза и обратил ко мне свою обычную сияющую улыбку. Я был настолько охвачен этой улыбкой, что забыл сделать общепринятое приветствие намасте (сложенные перед грудью ладони), и управляющему ашрама пришлось напомнить мне об этом. После того как я отошел, Бхагаван вернулся в прежнее состояние.

Хотя я никогда не стремился привлечь внимание Бхагавана, он всегда, казалось, знал, поблизости ли я, даже если не мог видеть меня. Как-то раз, когда он давал даршан, меня заслонил газетой один из его помощников. Бхагаван тут же попросил, чтобы тот убрал газету, и затем улыбнулся мне своей обычной улыбкой.

Поскольку продолжительность даршана все сокращалась, я стал проводить долгие часы, сидя в тишине в своей комнате. Раз в неделю я ходил на прадакшину вокруг Аруначалы и по-прежнему каждый вечер сидел на горе. Однако жизнь моя начинала входить в новую фазу. Каждый день я проводил час за часом, сидя в своей комнате в свободном от мыслей состоянии, не осознавая своего тела или мира. С течением времени тенденция к уходу в Атман становилась все сильнее.

К апрелю 1950 года всем стало ясно, что вскоре Бхагаван оставит тело. Рак истощил его до такой степени, что он едва мог двигаться. Приблизительно за неделю до его смерти я прогуливался вокруг храма Матери, того, что был освящен во время моего первого посещения ашрама. Я остановился посмотреть на статую Ганеши, недавно украшенную гирляндой. Пока я пристально рассматривал статую, она начала двигаться в своей нише. Голова и плечи стали покачиваться назад и вперед, и каждый раз, наклоняясь вперед, голова Ганеши все ближе придвигалась к моей. Я вдруг понял, что, если останусь так стоять, гирлянда соскользнет с шеи статуи и окажется на моей. Я не хотел быть увенчанным подобным образом, а потому отошел и продолжил свою прогулку вокруг храма ^[100].