Преобразователь

Он позвал их на прощальный пир в баронский замок. Собранные возле крепостной стены под кровлей старого амбара, после молитвы они садились за приготовленные столы, даже не догадываясь, какую шутку сыграет с ними веселый барон Хейдрик – ныне епископ Ремигий.

Пусть он не дождался легата от папы. Он сам разрубит узел, который завязал двадцать лет назад. От его наивной юношеской веры не осталось и следа. За эти годы Бог оказался гораздо дальше, чем Ремигий полагал вначале, а Его воля гораздо непостижимей, чем думалось при чтении Писания. Но епископ сам призвал этих тварей из мрака, он их обратно во мрак и отправит. И пусть это будет на его совести, зато люди, избавленные от крыс-оборотней, вздохнут свободней. Он ведь так и не стал мастером – не смог убить ни одной видящей крысы. Зато теперь… О, теперь он мог бы стать Магистром…

Улыбка скользнула по твердым бледным губам Ремигия. Его серо-зеленые глаза не мигая смотрели на пожарище. Ветер, играя, вздымал черные хлопья пепла и нес их к реке.

Вчера слуги во время пира заложили ворота амбара толстыми балками, набросали под мощные стены солому и подожгли. Пламя взвилось до самого неба, огонь гудел как ангельские трубы, созывающие грешников на Страшный суд. Снопы искр рассыпались на окрестные луга, жар обжигал, закручивая в свитки пожухлую листву. Густой черный дым закрыл звезды. Никто не кричал, не звал на помощь, не молил о спасении. Ни один сабдаг не выбрался.

Впервые за десять лет епископ Ремигий, бывший подмастерье Гильдии Крысоловов и бывший веселый барон Хейдрик, спал спокойно и не видел ни одного сна.

Епископ вздохнул и вернулся к своему креслу.

Сейчас приведут еще одну из сабдагов, ставшую яблоком раздора между его братьями. Тварь, знающую, где медальон Магистра. Младший брат попросил Ремигия присмотреть за тварью, и он присмотрит. Он хорошенько присмотрит. Только почему так ноет в груди? Может, к перемене погоды? Или он просто устал? Сегодня месса была длиннее обычного – праздновали День Всех Святых. Потом еще проповедь…

Епископ потер грудь.

Что ж. Ему придется собраться с силами и побеседовать с той, которая тоже виновата в его разочаровании. Да. Горькая мысль наконец воплотилась в слово. Разочарование. Вот что пряталось за бессонницей, за болью в груди, за невнятными исповедями.

Разочарование. Бог не захотел или не смог сделать так, чтобы его молитвы были услышаны. Что ж…

Епископ заглянул в лежащий перед ним свиток, исписанный арабской вязью. Смутной, призрачной надеждой веяло от этих строк. Он должен уведомить о своей догадке Гильдию и Орден святого Доминика. И Епископ, прежде чем допросить пленницу, велел келейнику позвать брата Ансельма, нынче исполняющего в скриптории послушание писца.

* * *

Когда гонец, спрятав на дно сумки два письма, запечатанных воском и скрепленных личной печатью епископа, спешно покинул замок, Ремигий вздохнул с облегчением. До удара колокола, возвещающего полуденную трапезу, еще оставалось время. Клепсидра ⁶² считала вечность, и прелат, очарованный звоном падающих капель, вздрогнул, когда подмастерья в кожаных доспехах, украшенных рукой Гильдии, привели существо, по праву рождения являющееся королевой этих проклятых тварей. Она была видящей, она была старшей из царствующего дома оборотней, и она знала, где реликвия. Безумный отшельник из Черного леса, как отдал он величайшую святыню Гильдии – крысе?

Епископ обернулся и взглянул на пленницу.

Женщина сильно сутулилась, отчего голова ее наклонялась вперед и вбок. Мнилось, что она все время прислушивается к тому, чего не слышат другие. Руки она сложила на выступавшем животе, и они клешнями торчали из вышитых рукавов нижнего платья. Ее лицо нельзя было назвать красивым: слишком крупный орлиный нос, морщины у рта, глубокие складки между бровей. И глаза. В глубине их то вспыхивала, то гасла совсем другая, чужая, враждебная епископу жизнь. Алые капли мерцали в глубине ее зрачков, и епископ невольно передернул плечами.

Епископ смотрел на пленницу в богатом платье, стоявшую перед ним, и жаждал ответа. Правду сказать, одежда сидела на ней не по-людски. Из-под темно-синего бархатного платья с широкими рукавами торчала нижняя юбка, а лиф едва держался на худых плечах и маленькой груди. Но даже широкое платье не могло скрыть увеличившегося живота, а она то и дело машинально касалась его. Женщина была жалка и вызывала у него отвращение и своими длиннопалыми руками с острыми твердыми ногтями, и длинными рыжими волосами, небрежно заплетенными в две косы, и спадающим с головы шерстяным красным покрывалом, которое она неловко поправляла, и своей бледной до синевы кожей, сквозь которую просвечивали жилы. Ремигий сцепил на коленях руки в перчатках, украшенных вышитыми крестами.

Лучи полуденного солнца пробились сквозь свинцовый переплет и отбросили бледно-золотые отблески на золотую митру. Ризница была пуста: служки убрали священные сосуды и облачения и разбежались по своим делам. Только двое подмастерьев томились у входа, морща носы от резкого запаха ладана, что еще не успел выветрится после недавней мессы.