Преобразователь

– Это моя младшая племянница. Спрашивает, не хочешь ли ты поесть или, может, подать тебе сладостей. Я ответила, что ты обойдешься. Среда все-таки.

– Сладости – это постное! – возмущенно вскричал семинарист-экстремал.

– Имея 52-й размер брюк, надо питаться акридами и водой. Хватит жрать, тем более через час будет плов. Обед то есть.

Анна жестом отослала девушку и сама разлила густой кофе с жирной коричневой пенкой.

Петя подумал, что никогда еще не встречал такой противной особы с замашками царицы Савской, и вздохнул.

С детства он привык анализировать свои чувства и поступки, и после долгих размышлений решил, что Анна нравится ему совсем не так, как девушки с иконописного или регентского отделений семинарии, среди которых семинаристы обычно подбирали себе невест. Собственно, никто и не обязывал его питать нежные чувства к девицам с косами и полуопущенными глазами, а кошмарило его от того, что нравилась ему в Анне именно ее непохожесть на этот идеологически выверенный канон. Ему нравились ее грубая подозрительность и желчная речь, черные глаза и хамские замашки, сигарета в уголке ярких губ и восточные скулы, наконец, ее чудовищная, звериная воля к жизни. Да, вот это ему и нравилось больше всего. Жизни, жизни не было в полевых цветочках среднерусской возвышенности. Петя тайком посмотрел на Анну и невольно залюбовался ее чистым, будто выведенным рукой гравера, профилем. Отец бы понял его. Мама Пети была бойкой на язык «западенкой», которую Петин отец, заканчивая семинарию, нашел в пельменной на Ярославском вокзале. Галя мыла там посуду, острым хохляцким языком ловко отбривая незадачливых ухажеров. Да, отец бы его понял. А ректор и братья? Петя содрогнулся, представив себе выражение лица старшего, во епископстве Илиодора. Брат был расчетлив и стремительно непреклонен, как военный фрегат, идущий по курсу. Петя подозревал, что в глубине души бывший Павел глубоко презирает своего тетеху-младшенького. Петя вздохнул в третий или четвертый раз и снова посмотрел на Анну. Она была прекрасна, как только может быть прекрасен шедевр, вышедший из-под Божией руки. Глядя на нее, ему верилось, что Божий мир несмотря ни на что красив и красота создана как раз для его, мира то есть, утешения.

Анна неожиданно обернулась, и глаза их встретились. Петя собрался с духом и не отвел взгляд. Анна тоже не собиралась этого делать. Так они и смотрели друг на друга, пока Петя не сообразил, что ему хорошо.

– Пожалуй, ты не самый худший вариант, – вдруг сказала она и улыбнулась. – Я в смысле наблюдателей.

В горле у Пети что-то сжалось. Он отвернулся. Конечно, он понимал, что Анна – женщина из совсем другого мира. Ну и пусть. Значит, ему вообще не надо никаких женщин.

– Знаешь, – вдруг к собственному удивлению произнес он, – я никогда не любил фильм «Безымянная звезда». Он всегда казался мне слишком нарочитым, слишком вымученным. А теперь вдруг я понял, о чем он. Петя улыбнулся самому себе и снова отвернулся.

– Ты хочешь, чтобы меня зазвездило? – Анна улыбнулась и снова потянулась за сигаретой.

– Нет, боюсь, что зазвездило меня, – произнеся первый в своей жизни каламбур, Петя от удивления смолк и залпом опрокинул в себя остывший кофе.

В комнате повисло неловкое молчание, которое спустя пару минут прервала Анна. Она пересела к нему на подушки и зашептала прямо ему в ухо:

– Слушай. Сегодня поздно вечером нам надо уходить отсюда. У меня здесь был верный человек – он работал сторожем у отца. Он не из цыган, он из местных. Мой отец когда-то вылечил его сына, и он был предан ему как собака. Отец вообще умел вызывать преданность, – Анна усмехнулась, и в ее усмешке Пете почудилось… наверное, все-таки почудилось.

– Я знаю, где он живет. Ты наденешь мои тряпки и замотаешь платком лицо. Дебильненько, конечно, но за бабу сойдешь. Мы выйдем из задней калитки, когда мужчины будут ужинать во дворе. Конечно, они узнают, что мы ушли, но не узнают куда. По крайней мере, не сразу узнают.

– Я не хочу надевать платье.

– Петенька, голубчик, пожалей Чернова и нас с тобой в придачу. Нам надо заметать следы, выражаясь языком бульварных романов. В конце концов, даже Шерлок Холмс переодевался в женщину, когда прятался от Мориарти.

Но и сравнение с Холмсом не уняло Петиных страданий. Он с ужасом представил себя в узбекском национальном костюме и почувствовал бешеную ненависть к себе. «Тюфяк в полосочку, вылитый матрас, – припечатывал себя Петя, розовея от собственной неуклюжести. – Толстый дурак, который меньше всего похож на опору попавшей в беду женщины, а больше всего – на арбуз».

Вслух же он произнес:

– Хорошо… Анна. Сделаем, как ты скажешь, в конце концов, у тебя больше опыта в таких вопросах, – он впервые назвал ее по имени вслух, и имя это отозвалось в нем сладкой горечью.

– Вот и умница, – Анна взъерошила ему волосы на затылке и пересела обратно в кресло.

– Кстати, – произнесла она абсолютно невинным тоном, – мне пришлось представить тебя как своего мужа. Иначе бы меня забили камнями прямо во дворе.