Преодоление

Саня дремал в кресле, а Наташка, устроившись рядом, кормила его, как маленького, с ложечки маминым вареньем. Перегрузки, боль в теле, смертельный трюк на полосе – все понемногу отодвигалось, таяло в прошлом, будто лед по весне; старлею доблестных ВВС было тепло, уютно. С тихим блаженством он лопал с ложечки варенье, с удовольствием мычал и угугукал, чувствуя, как возвращается жизнь, наполняя сердце нежными, радостными, солнечными перезвонами. Но тут дремота сразу испарилась.

– Как? – задохнулся он, вскакивая с кресла. – Почему ты уезжаешь?

– Ну вот, Саня, – вздохнула Наташка, отводя глаза в сторону. – Ты такой неосторожный – банку варенья опрокинул мне на платье.

– Нат, что случилось?! Ты ведь собиралась ехать через неделю!

Верная Пятница вела себя странно. Носик покраснел, губки сложились бантиком, она опустила голову – низко, низко – и длинные распущенные волосы закрыли залившееся краской лицо.

– Понимаешь, Саня, – не весело, как обычно, а сбивчиво и торопливо заговорила Наташка. – У нас сейчас в лаборатории много работы… Скоро в Солнечную систему войдет одна хвостатая комета… И мне надо.

Она не умела врать.

– И потом… Сейчас самое удобное время для наблюдения переменных звезд…

Наташка первый год работала после университета в известной всему миру обсерватории, но врать она никогда не умела.

– Нат, расскажи все честно.

– Мне… платье надо отмыть, – и, словно боясь, что ее остановят, торопливо побежала в ванную.

Саня терялся в догадках. За семнадцать лет дружбы Наташка ни разу не подвела его, не обманула, не схитрила. Точно трудолюбивый каменщик, ежедневно доказывая свою преданность и верность, она старательно и совестливо закладывала фундамент их будущих отношений. Ни словом, ни делом, ни мыслью не запятнала их дружбы. Он знал все ее секреты и тайны, радости и огорчения. Лишь два отчаянных поступка, всего два невероятно отчаянных поступка, Пятница почему-то скрыла от него – то ли не хотела подставлять под удар, то ли постеснялась сразу признаться. Но какой виноватой и печальной она чувствовала себя после этих проделок – смешно вспомнить. Как после тяжкого прегрешения.

Первый раз это случилось в деревне – они тогда отдыхали вчетвером у Санькиной бабушки: Саня с мамой и Наташка со своей бабушкой. Кажется, стояло жаркое лето. Все дни ребята проводили на речке, а вечерами собирались на выгоне, пекли в костре картошку и рассказывали разные истории – мороз по коже продирал. Один Витька Пыша ничего страшного выдумать не мог. Кряхтел, сопел, пыхтел и – не мог.

– Все ваши историйки – брехня! – потрясая кулаками-гирями, захлебнулся однажды Пыша. – Сказочки для малолетних. А я вам всамделишный страх покажу. Вот выгоню завтра утром Жучку, щенят – в мешок и… на речку. И утоплю. На самом купаличном месте. Будете знать!

Наташка побледнела и придвинулась к Сане. Саня вскочил.

– Фашист ты, Пыша!

– Я-я? Ну-кась, шпана, повтори, чего сказал!

– Ты фашист, раз хочешь утопить щенков!

– Щас я тебе покажу фашиста!

И Пыша бросился в драку. Он был выше Сани на целую голову, раза в три тяжелее, а кулаки и вправду казались гирями. От кровянки спасло то, что в самый трудный момент Наташка огрела Пышу по спине хворостиной. Пока он разворачивался, ребята разбежались. Но утром – все до одного, как по команде, собрались у речки. Пыша появился только в полдень. Пришибленным мешком вырос на пригорке: красный, злой, потный, с огромной палкой.

– Ну, шпана! – заорал издали. – Убью! Признание давай, хто кутят свиснул! Хто меня удовольствию лишил и обокрал!

Ребята молчали. Наташка стояла бледная, как осенняя береза.

С треском переломив палку, Пыша ушел. А в доме Санькиной бабки с того дня начали твориться чудеса. Куда-то исчезал хлеб, Наташка, никогда не любившая молоко, теперь выпивала за день целую кринку. И ласково просила еще. Взрослые только диву давались и, кажется, что-то заподозрили. Один Саня ничего не замечал, пока Наташка, виновато опустив голову, сама во всем не покаялась.

– Саня, – сказала она. – Я сразу хотела рассказать, да боялась, что Пыша узнает. Это я… щенков ночью… украла.

– Ты?

– Они тут, Саня, на сеновале. Они хорошие.

Щенки облизывали маленькими горячими язычками Санькины руки, терлись гладкими боками, тыкались пятачками влажных носов в ладони.

– Большие уже, – сказал Саня.

– Ты не сердишься? Правда не сердишься?

– Честно не сержусь. А тебе страшно было?

– Еще как страшно!

– Ты герой!

– Нет, Саня. Я трусиха. У меня ноги дрожали и руки.

– А Жучка тебя не укусила?

– Я ей хлеба дала и всю правду рассказала. Ну, что Пыша задумал. Жучка даже заплакала. До сеновала за мной шла и ни разу не тявкнула.

– Умная собака, если сразу все поняла.

Щенят они выходили и, не таясь, раздали в августе ребятам. Пыша начал было кричать, что его ограбили, что он донесет, куда следует, потребовал выкуп, но его дружно поколотили и Пыша смирился с потерей.

Второй раз – Саня учился уже в девятом классе, а Наташка в седьмом – Пятница забежала после уроков очень расстроенная.