Преодоление

— Морячки сняли, десантники, очухался суток через трое в лазарете. А там и война в Крыму кончилась. Приехал мой командир полка и говорит:

«Спасибо скажи горе, что спасла тебя. Да, да! Горы имеют свойство присасывать пролетающие мимо предметы. Не веришь — проверь в следующий раз».

Присасывание я больше не проверял, зато в палате стали меня звать с тех пор «присосанным».

Лежали со мной одни «тяжелые»: у кого руки, у кого ноги нет, тот чурбаном лежит, замурованный в гипсе, а другой и ходит, но так, что лучше б уж лежал… На дворе весна, солнце стегает, в окнах ни единого стекла, а дух в палате — хоть святых выноси. Гниет люд морской. Приуныли братишки.

В это время и появился среди нас Смурыга со своим репертуаром:

«Чего носы повесили, братва? Не тушуйся! Со временем все придет в норму, а нормы на хлеб и на прочее уйдут в область преданий. Подремонтируемся и заживем. Народ о нас не забудет!»

«Где уж тебя забыть!» — отзывался разведчик Сильвестр Банов. Язвительный был и юркий, как ртуть.

«Нытик паршивый! — орал на него Смурыга. — Мерещатся тебе всякие страсти-мордасти! Ну что с того, если у некоторых рук-ног не хватает? Без них проживут».

«Без рук-ног, может, и проживут, а попробуй вот… Эхма!»

И Сильвестр отворачивался к стенке.

В эти минуты Смурыга просто бесил меня. Ну, был бы он из тех, думал я, у кого языки-ботала, чешут о чем угодно, лишь бы платили да литерный паек подбрасывали, а то ведь сам хлебнул слава богу! Не иначе, как у него совсем мозги набекрень съехали. Такое бывает при тяжелой контузии. Одурел человек до того, что сам своей болтовне не верит.

«Заткнись ты со своими политинформациями!» — кричали на него товарищи, но он не сдавался, доказывал, спорил. Тьфу ты, пропасть! Высох, как коряга прокаленная, мается без сна, правый глаз подмаргивает, плечо дрыгается.

«Какой он сейчас, Смурыга? — думал я, проезжая мимо своего старика-ИЛа. — Или тот же Сильвестр Банов?» Он больше других изводил и разыгрывал Смурыгу.

«Лично меня, — заявлял он, — вопрос о женитьбе не трогает».

«Вот именно…» — подковыривали мы его мрачно.

«Женюсь запросто», — бодрился Банов.

«Т-ты?» — таращился на него Смурыга.

«А что? Найду бабенку, которая перебесилась, и заживу кум королю! А вот тебе, Смурыга, — хана. Ну какая умная выйдет за тебя?»

«Выйдет…» — отмахивался тот.

«Дура, может, и выйдет, да и та сбежит. Радость смотреть, как ты вечно дергаешься да чешешься. А то и похлеще: пойдешь с женой по улице и айда подмаргивать всем бабам направо и налево. Да какая порядочная вытерпит такое! Нет, Смурыга, не я, а ты обречен на безбрачие до гроба…»

Театр! Мы покатывались со смеху, а Смурыге хоть бы что! Тянул свое: дескать, раны и увечья получены нами не в пьяной драке, а в боях за Отчизну, и так далее, и так далее. Громыхал на всю палату, пока не вскидывался раненный в голову мичман Глеб Донников.

«Да исчезни ж ты к чертовой матери!» — кричал он истерично.

Этот мичман от шума доходил временами до исступления и бился, как в падучей. А потом сутками лежал без движения, находясь «в простирании», как научно определяла тетя Груша, наша дежурная няня.

Один только дебелый хохляга Клим Цюпак умел как-то ликвидировать «простирании» мичмана. Он лежал справа от Глеба. Минер. Миной ему и ногу оторвало по колено. Бывало, пошепчет что-то, глядишь — Донников начал шевелиться, встает… похлопает длинными, как у девок, ресницами и продолжает жить.

Тогда за Клима принимался другой морской пехотинец:

«Что за слово у тебя петушиное, а? Поколдуй, слышь, мне, заговори пальцы, а то чешутся, проклятые, силов нету!» — и правой рукой по левому пустому рукаву.

По правде говоря, недолюбливал я его. Парень, видать, башковитый, но жулик. Такому любое море по колено, одной руки хватит обшаривать карманы ближних. А фамилия досталась ему — у провинциальных актеров и то не часто сыщешь такую: Искра-Дубняцкий! Во!

Такими я помнил моряков, когда ехал к ним. Мотор автобуса перегрелся и едва пыхтел на подъемах. На окраине города возле какой-то солидной дачи с высоким забором попалась наконец водоразборная колонка, и шофер долил радиатор. Приехали. Я пошел по адресу разыскивать Смурыгу. Встретил же его неожиданно на улице. Издали узнал. Да и как не узнать! Что раньше дергался и подмигивал, что теперь — один шут. А тощой, а черный — ни дать ни взять морской огурец засушенный. Облапил меня, затряс.

«Ну, какие новости? — спросил так, будто мы расстались с ним утром. — П-пойдем-ка со мной, т-там ждет тебя весь наш комплекс…» — махнул он в сторону моря.

Мы направились в гавань. Смотрю, на самом деле знакомые лица. Кто-то крикнул: «Полундра!» — и все повернулись к нам. Впереди этаким фертом ухмылялся безрукий Искра-Дубняцкий, рядом — Глеб Донников в лихо сдвинутом на ухо берете, чтоб шрам видно не было. Клим Цюпак отсалютовал нам костылем. Было еще два-три незнакомых мне, одетых как попало, но в обязательных тельняшках.

Заговорили шумно. Я смотрел на товарищей и радовался. Сразу видно, что люди стоят на земле гораздо прочнее, чем я. Разговаривали бодро, шутили.

«Она у нас ничего, житуха… На поправку идет».