Преодоление тревоги. Как рождается мир в душе

Встречным он велит остановиться и ждать, пока сам не пройдет. Накупив яблок и груш, он угощает детей на глазах отца и целует их со словами: „Славного отца птенцы!“ Покупая вместе с ним сапоги, льстец замечает: „Твоя нога гораздо изящнее этой обуви!“ Когда тот отправляется навестить кого-то из друзей, он забегает вперед со словами: „К тебе идут!“ — а затем, возвратившись, добавляет: „Я уже известил о твоем приходе!“… Первым из гостей он расхваливает хозяйское вино и приговаривает: „Да, ты и в еде знаешь толк!“ Затем, попробовав что-нибудь со стола, повторяет: „Что за славный кусочек!“ Пристает к хозяину с вопросами: не холодно ли ему, не накинуть ли на него что-нибудь и, не дожидаясь ответа, закутывает его. С хозяином льстец шепчется, а во время разговора с другими оглядывается на него. В театре льстец сам подкладывает ему подушку, отняв ее у раба. И дом-то его, по словам льстеца, прекрасно построен, и участок прекрасно обработан, и портрет похож» [81].

Интересно и описание пустослова. «Пустословие — это пристрастие к докучливо длинным и необдуманным речам. Вот какой человек пустослов. Усаживаясь рядом с незнакомцем, он начинает расхваливать собственную жену. Потом рассказывает, какой сон приснился ему прошлой ночью, затем подробно перечисляет блюда, которые ел за обедом. Дальше — больше. Он заводит речь о том, что люди нынче пошли гораздо хуже прежних, а пшеница на рынке дешева, и как много понаехало иностранцев, и море уже. судоходно; а если Зевс пошлет побольше дождя, то и хлеба поправятся, и через год он возделает поле; и как жизнь-то стала тяжела, и что Дамипп поставил самый большой факел на мистериях, и сколько колонн в Одеоне, и что „вчера меня стошнило“, и „какой сегодня день“, и что в боэдромионе бывают Мистерии, в пианепсионе — Апатурии, а в посидионе — Сельские Дионисии. И если терпеть его пустословие, он так и не оставит в покое» [82].

Описания точны, проницательны, действительно льстивый человек, скорее всего, поступит так, как описано, да и суетливый будет поступать описанным образом. Такое завершение может быть совершено и с морально-нравственной позиции, и оно может оказаться сколь угодно верным в отношении «наличного Я» человека, оно может быть правдой, но все это не имеет отношения к диалогу.

В то же время М. М. Бахтин отмечал, что человек изнутри не имеет определенного образа себя, он видит текучесть, расплывчатость; «Я» распадается, расслаивается. Человек обостренно воспринимает именно эту ограниченность, свою наличность, свою сложность. Каков я? И такой, и другой, и третий, разный… По словам Бахтина, «Я» рассыпается, расслаивается, отсюда возникает необходимость приютиться в другом, «собрать себя его силою».

Другой необходим для понимания себя, необходимы его отношение, его суждения, его оценки. Но не является ли такое «собирание себя», понимание себя, также «завершением», которое неоправданно, с точки зрения Бахтина? Можно ли помочь такому «собиранию» и при этом не завершить человека?

Диалогически относиться к другому, не завершая его, мы можем только в том случае, если не станем сводить его к наличным проявлениям и признаем в нем наличие духовного «Я» — неисследимой и скрытой духовной глубины. Когда мы утрачиваем такое отношение к другому (что случается довольно часто), мы сводим его к объекту, наделенному определенными характеристиками, и утрачиваем способность к диалогу с ним. Дело даже не в том, что мы наделяем человека какими-то характеристиками, которыми он не обладает (мы можем более или менее верно определить его характерные особенности), и не в том, что мы наделяем его негативными характеристиками (вполне можем наделять и положительными!), — дело в том, что, поступая так, мы выходим в иную плоскость отношений и теряем диалогическую перспективу.

При диалогическом отношении мы верим, что человек не весь поражен болтливостью, суетливостью и тщеславием, мы надеемся, что за всем этим стоит и что-то иное. Это иная плоскость отношений. Диалог — это помощь человеку в собирании, но при этом не сведение его к «наличному Я», не оценка и прогноз «наличного Я». В диалоге другой воспринимается как меняющийся, незавершенный, движущийся в определенном направлении… Оценка здесь также присутствует, но она не носит окончательного характера, речь идет, скорее, о констатации его состояния, как некоторой отправной точки в дальнейших изменениях. Изменения не определяются полностью характеристиками человека в этой точке, а определяются, скорее, его выбором между добром и злом. Впрочем, такое отношение возможно лишь при сохранении диалогического отношения к другому.