Преподаватель симметрии. Роман-эхо

В коридоре, поблескивая всеми своими марсианскими частями, стоит пропавшая с утра коляска, „Это последняя модель! — гордо говорит турок. — Вы и не мечтали о такой. Американская. Она стоит не менее нескольких тысяч долларов. Примите ее от меня в счет нашего расчета, а также в знак почтения к вашей глубокоуважаемой матушке…“ Варфоломей лишается дара речи и лишь переводит взор с коляски на Самвела с елочкой, меняя последовательность: елочка, Самвел, коляска — коляска, елочка, Самвел и т, д. „Ладно, соглашается наконец он. — Не будем больше торговаться. Квиты. Только скажи мне все-таки, почему ты так и не сознался, что украл?“ Глубокая печаль, равная несправедливости Варфоломея, отражается во взоре турка: опять начинается… „Да как же вам сознаешься, когда вы, может, слова своего не сдержите…“ „Значит, опять не можешь?“ „Ох, не могу…“ — скорбно вздыхает Вор. „Так мы же один на один! — вдруг осеняет Варфоломея. — Это же не доказательство. Ну, что тебе стоит? Ну, пожалуйста… Христом богом тебя прошу… Ради Рождества…“ „Один на один — это вы правильно… О ты, имени которого вслух не произнесу, дай мне силы!“ Судороги пробежали по телу турка — он не мог. „Ладно, бог с тобой, ты свободен!“ — вздохнул Варфоломей. „Совсем-совсем?“ — ожил Вор. „Совсем-совсем“, — согласился Варфоломей. „Навсегда?“ — все еще не мог поверить подозреваемый. „Конечно“. Вор опустился на колени и поцеловал Варфоломею руку; Варфоломей нагнулся его поднять, мол, что ты, что ты… и, когда нагнулся. Вор быстровато и горячо зашептал ему в ухо: „Да это я, я украл у тебя, у тебя украл я тогда, тогда я у тебя украл… Да как же я мог не украсть, когда ты сам мне показал, где!.. — вдруг разгневался он, вскакивая с колен. — Ты сам, ты сам!..“ Так они обнимались, целовались и рыдали на плече друг у друга, наконец-то в полном расчете. „Пошли к нам, отметим!“ — приглашал счастливый Варфоломей вновь обретенного брата, и турок было отказывался, но уже соглашался, как вдруг — елочка, Самвел, коляска, Самвел, коляска, елочка… „Позволь, опешил Варфоломей, — а елочку с коляской ты разве не у меня… позаимствовал?..“ „Э, нет! — рассмеялся Вор. — Это уж дудки. Это вот точно нет. Елочку мне троюродный брат принес, он елочный базар держит… А коляску… а коляску… лучше и не спрашивайте, чего мне это стоило! Мне прямо сейчас на улице сто франков за нее предлагали!“ Вор, а вернее, теперь уже и не вор, а турок, и даже не турок, а дорогой сердцу Варфоломея Самвел, был готов расплакаться от обиды и неправого подозрения и уже мог совсем уйти от этой обиды, так что пришлось и Варфоломею перед ним поизвиняться…

И вот елочка горит огнями; Самвел очень ловко справился с перевязкой, и теперь Варфушенька-младше-младшего катает по коридору бабулю в новенькой коляске, и оба визжат от восторга: и нога у него как здоровенькая, и прическа у королевы невероятная; старший сын, от которого ничем не пахнет, — то он выйдет за Мэгги из комнаты, то она от него уйдет под испытующим взглядом герцогини, то они оба войдут; из кухни доносится запах пирога, который печет Мэгги с подручными Вором и бригадиром, — турок, как всегда, переложил пряностей…

И вот все в сборе, вокруг пирога и вокруг елки, и Варфоломей думает, может ли быть одновременно столько счастья… даже страшно. „Между прочим, — провозглашает Варфоломей, известный энциклопедичностью своих познаний, — по восточному календарю нынче наступает год кота!“ Все начинают ловить Василия Темного, чтобы водворить его на самое почетное место. Герцогиня гладит кота, и Форцепс гладит кота, Варфуша-младше-младшего гладит кота, и Варфуша-средний гладит кота, и Мэгги гладит кота, и бабуля-королева гладит кота… и Варфоломею-королю некуда руку просунуть, потому что все гладят кота; Форцепс гладит кота, думая, что гладит руку герцогини, а на самом деле не ведает, что гладит руку вдовствующей королевы-матери, которая думает, что ей гладит руку ее любимый сын Варфоломей, а Варфоломей-средний гладит кота, думая, что гладит руку Мэгги, а сам гладит ручищу Форцепса, а сам кот уже давно убежал, а сама Мэгги… а где Мэгги? Варфоломей вдруг чувствует, что кто-то ласково перебирает его волосы, но это не мать и тем более не герцогиня… Варфоломей улыбается счастливо, и тут новая волна непоправимости и отчаяния охватывает его, и он тихо выскальзывает из-под этой ласки, как бы забыл что-то, как бы зачем-то проходит к себе в кабинет и там запирается изнутри.

Там он сидит, тихо подвывая: за что, Господи!

Младшенький, старшенький, матушка, герцогиня, Форцепс, Вор, Мэгги… Ты стареешь, Варфоломей! Плечи ломит под бременем власти… Ты устал. Ты всего лишь устал, Варфоломей! С кем не бывает… Кто за тебя потянет все это? Чья десница удержит такую державу…

И Варфоломей окинул ее взглядом — и не хватило взгляда. Она была вечна и бесконечна, от Эй до Зет…