Преподаватель симметрии

Время пойдет вспять: оледенение, мамонты… человек превращается в обезьяну… динозавры… рыбы выползают на берег… океан… суша… остывающая лава… огонь. Ад.

Но ведь если вспять, то еще раньше… до Изгнания из?..

Он пополз к соседнему колодцу, и когда заглянул в него с осторожностью, как средневековый монах за край Света… то – зеленая, сочная долина простиралась под ним, и по дну ее, ростом вровень с горами, приминая огромными копытами лес, как траву, шел единорог, шел и трубил, мощно и протяжно, как локомотив, и нежно и печально, как человек.

И никакого сомнения не оставалось, что это было Чистилище и в нем брела раскаявшаяся душа.

Лицо единорога показалось ему родным.

Бибо переполз к следующему колодцу, уже не сомневаясь, что там будет: недаром в бритвах всегда три дырки! – логика тут была железная, даже стальная.

И это оттуда лились волшебные звуки зурны!

Бибо подтянулся на руках к самому краю, но ничего толком не разглядел, только разнюхал: аромат, столь же тягучий и сладкий, манящий, как музыка, сплетающийся с ней. Несильно раздумывая, он лег на живот и свесил туда ноги – никакой лестницы не оказалось, ни единой зацепки. Поболтав ногами в пустоте, он повис на руках и так повисел, снова не находя опоры. Ладони вспотели, пальцы заскользили по полированному металлу, он сорвался, обломав ногти, и полетел вниз.

2-021

Он очнулся от птичьего щебета.

Казалось, и неба не было, одни фрукты: гранаты, персики, виноград – все это свисало ему прямо в рот.

И четыре девичьи грудки: две черненькие и две беленькие…

– Бьянка! Бруна?.. Вы как тут?

Серебристый их смех заглушил птичий щебет.

Объятия, поцелуи… Это было свыше его сил.

И обе оказались девушками.

– Эт-то еще что такое! – возмутился Бибо. – Так не бывает! Вы же уже не девицы!

– Здесь – вечная девственность, – смеялись они, играя его мужским достоинством, и вдруг испуганно смолкли.

– Кто ты? Ты как сюда попал?! – воскликнули они в священном ужасе.

– Неверный! Неверный! – заверещали они. – Как ты мог пройти Сират?!

Он посмотрел в направлении их в ужасе простертых рук…

Сверкающей, как бритва, стрельчатой аркой протянулся над безбрежным водоемом неописуемой красоты мост.

Часть третья Ашшар

3-000

– Что у тебя с ногами?

– Мне приснилось…

– Это не сон. Смотри, какие волдыри!

– ………………………………….

– Успокойся, все страшное позади… Так не больно?

– Вот так хорошо…

Да, так уже хорошо… Когда твоя голова на коленях у реальной Бьянки, и тебе перебирают волосок за волоском, и прикрывают глаза прохладной узкой ладошкой. Когда мама Мадонна, колдуя из трех пузырьков, совершает твоим ногам волшебный компресс меж своих непомерных грудей. Так хорошо. Но это, наяву, еще менее представимо, чем то, откуда только что он…

3-001

– Вы сон или явь?

– Мы не сон. Мы – это мы. Это я, твоя Бьянка. А это моя мама. Мадонна.

– Что же это было?!

– Вот ты и расскажи. Полегчает.

– Когда ты познакомилась с Бруной?

– Твой отец рассказывал эту историю. И фотографию я у тебя видела.

– Как же вы оказались вместе?

– Это тонкое тело, – прокомментировала Мадонна. – Оно могло залететь и в будущее. Признаться, это меня настораживает. Как выглядел мост?

– В точности как опасная бритва.

Мадонна прошла к сундуку и умело в нем порылась:

– Эта?

– Да.

Такая потертая продолговатая коробочка-пенальчик. Стертое золото фирменного клейма на ней. Дорогая переплетческая работа, старинная. Донышко уже прохудилось, и бритву можно просто вытряхнуть, как из ножен, не разнимая пенальчика. Дамасское лезвие утопает в разделе ручки, отделанной не иначе как слоновой костью. Кость пожелтела.

3-002

– Отец очень дорожил этой бритвой, – комментировала Мадонна. – Она ему еще от его отца досталась…

Бибо не мог не нажать на прихотливую блестящую загогулину, и бритва высвободилась из рукоятки.

– Вот в точности такой мост! – воскликнул Бибо. – Идешь по этой узенькой полочке… – Он провел ногтем по узенькому желобку с тыльной части бритвы. – В полподошвы. С одной стороны пропасть, с другой – как бы высокие, на уровне шеи, перила. Но это лезвие бритвы. Вон, смотри! – На ладони был глубокий запекшийся порез. – Что ты! Это я даже не прикоснулся. Лезвие настолько остро, что прозрачно. Если бы я попытался ухватиться за видимый край, у меня бы уже руки не было! И вот ты теряешь равновесие, хватаешься за лезвие, как за перила, и, уже безрукий, летишь в пропасть. Там – ад. Подробностей не разглядел – тьма, бездонность, смрад. А со стороны лезвия – голубое безоблачное небо и холмы, восхитительные холмы, гряда за грядой, как волны, и что-то журчит, прохладно и звонко, как музыка, – тянет туда заглянуть, за край. Но тогда – потеряешь голову: невидимый край тебе ее сбреет. На моих глазах…

– Какие страсти!.. – по-деревенски всплеснула руками Мадонна, задев газовую занавеску.

– Да, вот так, и – руки как не бывало, – мрачно констатировал Бибо. Он чувствовал себя уже героем: приятно было попугать любящих женщин.

С тем же знанием дела Мадонна направилась к его саквояжику и запустила туда руку.

Табакерка была извлечена.

– Спрячь это, Мери! – строго сказала она. – Чтобы он никогда не нашел.