Преподаватель симметрии

– Вы сами не представляете, – с горящими глазами, возбужденно обращался он к Герде, – как вы гениально выправили мой убогий замысел! Очень уж Баха забивали его дети, и Моцарт с ними, как внебрачный сынок. Но он первый из всех услышал подлинного Баха еще в темперированном клавире – и пошел дальше, как бы самого себя то нагоняя, то перегоняя… Какой садовник привил его к этому могучему стволу, всем казалось, уже мертвого дерева! Именно в мессе они полностью и независимо слились, и, как бы ни казалось трагично для Моцарта услышать впервые «Страсти», он слышал уже свою музыку, и ничью другую: он слился с нею, совпал, так и не испытав влияния своего предшественника, потому что Учитель у обоих оказался один и тот же.

– Смотрите, – отреагировал Уандей, – он уже скрестил оба своих романа! А как же Россини? Может, тот бросил музыку, впервые услышав Моцарта?..

– Совсем бы было замечательно, кабы так… – вздохнул Виоло. – Тогда бы я объединил их воедино под названием «Три мессы»!

Итак, Уандей, Барли, Эрнест, Виоло, Герда, Мурито. Секстет…

Хватит! Вдруг что-то кончилось. Что-то произошло.

Мурито получил внезапное известие с родины и должен был срочно нас покинуть, ненадолго.

Нам стало неинтересно говорить без протокола… Так мы объяснили себе исчезновение Виоло, хотя он объяснял это иначе: возвращением к своему проекту маленького отеля.

Он обещал вернуться сразу, как подыщет подходящее помещение.

Вдруг и у Герды нашлась убедительная причина нас покинуть: что-то в Польше.

Мы остались трое в одной лодке, под портретом Стерна, снова с теми же именами: Уильям, Джон и Эрнест. Нам стало грустно. И мы почувствовали, как же нам стало хорошо!

– А не дописать ли нам хоть что-нибудь? – изрек Уильям, и мы расхохотались.

Наверное, я единственный воспринял его шутку всерьез: я не понимал, с чего это я вдруг заторопился… Но у меня вдруг стало получаться.

Я думал расправиться с этим редакторишкой из «Британники» как с ничтожеством, вымещающим свои личные неудачи на репутациях великих людей, а получалось нечто совсем другое: справедливый и честный властитель, отягощенный властью, вершащий конечное меросердие (хорошая описка!) по отношению к замученным своими усилиями хоть что-то произвести в нашем мире творцам – борец с забвением, рыцарь бессмертия… Я вдруг полюбил своего героя, и у меня пошло как по писаному!

Не думаю, что и Джон с Уильямом изменили себе, как я, но стоило мне поставить точку, как разразилась литературная сенсация: неизвестный автор не то из Курдистана, не то из Пакистана опубликовал потрясший нашу критику роман «Убить Вольфганга!».

Он не постеснялся даже воспользоваться нашей анаграммой, амбициозно поставив над заглавием лишь одно имя – Мурито.

Звезда его взошла и не заходила: один за другим выходили романы «Евангелие от лукавого», «Истории XX веков»… а мы всё еще не могли осилить его роман о Моцарте.

Он был ужасен, этот интеллектуализм для бедных! Оказывается, это Сальери, скопив денег, переодевшись черным монахом и прикрывшись клобуком, сделал заказ Моцарту на «Реквием», уже прекрасно рассчитав, что «Страсти» Баха разорвут ему душу, – надо только выждать момент, когда тот будет находиться в апогее, чтобы сразить его, как птицу в полете.

Уильям подергал дверцу сейфа – тот был надежно заперт. Ключи оставались у Герды…

Страшно было подумать, что они могли быть в сговоре! Я представил себе ужас ограбленного Виоло (Майкла) и бросился на его розыски. Однако и родители не знали, где он: отправился с какой-то девушкой подыскивать помещение для отеля (это хоть оказалось правдой!) и пропал.

Я вернулся ни с чем, и тут из Польши, как из-под земли, объявилась Герда, не здороваясь бросилась к сейфу, лязгнула ключами – так и есть! – сейф был пуст, никаких протоколов. «Бастард! Предатель!» – и в ее гневе, показалось мне, прозвучало нечто большее, чем проклятие.

Хеппи-энд, однако.