Преподобный Амвросий Оптинский

Принимая во внимание теперешние обстоятельства Александра Михайловича и его душевное благонастроение, можно бы, казалось, с уверенностью сказать, что уже настало для него теперь время благоприятное развязаться с миром. Однако нет. Александр Михайлович, по собственному его выражению, все еще жался и с миром не расставался. Какая же сему была причина? Отчасти отговаривал его товарищ Покровский, как и сам остававшийся в миру на неопределенное время, отчасти же, без сомнения, и собственные Александра Михайловича помыслы, под влиянием духа-искусителя, служили для него препинанием: «Еще молод, в монастырь всегда можно поступить; и в миру люди живут благочестиво, болтать теперь уже отнюдь не буду» и подобное. Неизвестно, доколе могла бы продлиться такая нерешительность Александра Михайловича, если бы не постигло его, по козням вражиим, обычное искушение, которое Господь Своим дивным Промыслом обратил к его душевной пользе — к конечной развязке с миром. Дело было так. В конце сентября кто-то из близких к Александру Михайловичу знакомых граждан г. Липецка пригласил его с другими наставниками училища на вечер. Пришли. За скромным угощением начались, по обычаю, разговоры. Александр Михайлович увлекся. Он так был весел и так смешил всех, и гостей и хозяев, как едва ли когда-либо прежде. Это просто было искушение, попущенное ему Богом для того, чтобы он воочию увидел и осязательно уразумел, что нельзя, никоим образом невозможно в одно и то же время работать двум господам — Богу и мамоне, что для жаждущей спасения души необходимо всем сердцем возлюбить единого Бога, а мир18 возненавидеть; не просто только отклоняться от мира, отстраняться, а возненавидеть совершенною ненавистью. Вечер между тем кончился. Все были веселы и довольны. Гости, распростившись с хозяевами, ушли восвояси на покой. Неизвестно, как провел эту ночь Александр Михайлович. По соображению только можно заключать, что ночь эта была для него тревожная. Если и прежде в подобных случаях он чувствовал укоры совести, то что же было теперь? Все былое, без сомнения, живо представилось его воображению: и обет, данный Богу идти в монахи, и определение Божие, переданное ему чрез старца Илариона, и его частые и долгие молитвы, сердечные воздыхания и слезы, и недавнее лаврское богомоление, и это трепетное горение духа его на месте вышеестественных подвигов великого Сергия; и после всего этого неожиданное и весьма нежелательное поползновение — измена Богу... Горько! Так, по замечанию глубокого жизневеда, затворника епископа Феофана, добрые расположения в начале только что предпринятого доброго жития бывают ненадежны, шатки, изменчивы19.

На другой же день при первом свидании с Покровским Александр Михайлович в секретном с ним разговоре сказал: «Уеду в Оптину». Тот стал было его уговаривать: как же ты поедешь? Ведь только начались уроки — не отпустят. «Ну, что делать? — продолжал Александр Михайлович. — Не могу больше жить в миру; уеду тайно, только ты об этом никому не говори». И вот вскорости в Липецком духовном училище случилось весьма странное событие, наделавшее в свое время много шума: наставник Гренков пропал. Смотрителем училища в то время был священник соборной церкви (впоследствии протоиерей) Филипп Ефимович Кастальский, весьма добрый человек с академическим образованием, товарищ по академии бывшему в то время епископу Тамбовскому, преосвященному Арсению. Этим неожиданным случаем он поставлен был в весьма неловкое положение. Нужно было донести о сем семинарскому начальству, но и жалко было Александра Михайловича, и за себя опасался, как бы не получить от начальства неприятности за то, что слабо управляет подчиненными. Так он и решился молчать, пока разъяснится дело. Между тем Александр Михайлович, вырвавшись из тенет мирских, с верою в Господа Спасителя, призывающего всех скорбящих и обремененных к небесному вечному покою, без паспорта, с одним семинарским аттестатом, смиренно, на простой деревенской тележке, с прежним кучером Сорокиным20, поспешал к тихому пристанищу, к богоспасаемой Козельской Введенской Оптиной пустыни в Калужской епархии21. Таким образом на нем исполнились слова духоносного Певца Давида: Егда падет, не разбиется, яко Господь подкрепляет руку его (Пс. 36, 24).

III. ОПТИНА ПУСТЫНЬ К ПРИЕЗДУ АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА, ЕГО ПРИЕЗД И ОПРЕДЕЛЕНИЕ В МОНАСТЫРЕ В ЧИСЛО БРАТСТВА

Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни.

Пс. 54, 8