Преподобный Амвросий Оптинский

Для облегчения этого мучения, происходившего от упреков совести, для успокоения этого неумолимого судии Александр Михайлович стал прибегать к усердной молитве. В ночное время, когда товарищи его наставники покоились уже на ложах своих, он становился пред иконою Царицы Небесной, именуемой «Тамбовской», — его родительским благословением, и долго-долго — незримо и неслышимо для людей — молитвенные вопли его сокрушенного сердца возносились к Пречистой и Преблагословенной Утешительнице скорбящих. Но исконный враг рода человеческого не дремал. Молитвенный подвиг Александра Михайловича не мог надолго оставаться не замеченным молодыми его товарищами. И вот, как всегда бывает под влиянием вражиим, молодежь, и вовремя и не вовремя, и у места и не у места, стала осыпать его разными колкими насмешками. В особенности донимал его один из них — N. Принимая вид как будто самого близкого сердечного участия в Александре Михайловиче, он в присутствии посторонних людей, с серьезным, даже несколько слезливым выражением лица, со вздохом начнет, бывало, говорить: «Ах, какое у нас горе большое!» Что такое, спросят. — «Да вот, Александр Михайлович очень умный человек, а сошел с ума. Да-да, с ума сошел, с ума сошел. Так жалко, так жалко бедного»... А сам все вздыхает и чуть-чуть не плачет, так что посторонний незнакомый слушатель вполне мог принимать эту язвительную насмешку за сущую правду. Терпеть подобные колкости Александру Михайловичу почти было невмочь; однако поневоле нужно было терпеть. Чтобы избежать насмешек своих товарищей наставников, он стал для молитвы уходить на чердак, но и об этом узнали. Тогда ему нужно было изыскивать для сего более удобные места и время, но теперь укрыться где-либо уже было трудно14.

Вблизи г. Липецка, по ту сторону реки Воронежа, виднеется и теперь огромный, наподобие оптинского, казенный лес. Туда нередко, в свободное от занятий время, любил Александр Михайлович уходить для уединенной прогулки и, вероятно, для богомыслия. Раз в такую прогулку он случайно подошел к протекавшему ручейку и стал прислушиваться к его журчанию. «Хвалите Бога! Храните Бога!» — ясно слышались ему слова как будто выговаривающего ручейка. «Долго стоял я, — говорил при воспоминании о сем старец Амвросий, — слушал этот таинственный голос природы и очень удивлялся сему».

Так проводил Александр Михайлович свою жизнь в Липецке, живя вместе с другими наставниками. Отношения же его к детям-школьникам не представляют ничего особенного. По рассказам жившего с ним в то время товарища, Павла Степановича Покровского, он как сам всю свою молодость провел под строгостью, так и с детьми обращался строго и не любил потакать ленивым и шалунам.

Самые обстоятельства, в которые теперь поставлен был Александр Михайлович, показывают, что развязка его с миром не могла быть отсрочена им на долгое время. Если бы он был от мира, мир бы свое любил, по слову Спасителя, но так как он, по своим понятиям и поступкам, уже отрешался от мира, то и мир стал теперь ненавидеть его и своими колкими насмешками, так сказать, гнать его от себя вон.

Проходило лето 1839 года. Вот уже половина июля. Экзамены в духовном училище кончились, и школьники мальчики разбрелись по своим родительским домам для летнего отдыха, который в прежние времена продолжался полтора месяца. Два молодых наставника, Александр Михайлович и Павел Степанович, как свободные от обязанности училищной службы, согласились проехаться в это время в село Сланское Лебедянского уезда, к родителям последнего. Цель их была та, чтобы из Сланского побывать у Троекуровского затворника о. Илариона — испросить у него совета и благословения на дальнейшее свое жительство, так как Троекурово от Сланского находится всего в 30 верстах.