Преподобный Амвросий Оптинский

В 10 часов вечера нас позвали к батюшке в келью на общее благословение. Все кинулись туда. Я попала одна из первых, народом меня толкнуло прямо к старцу в ножки. По своему обыкновению, от усталости он лежал на койке. Узнав сейчас же меня, он пригнул мою голову к кожаной подушке, на которой лежал, и положил свою левую руку всю на меня. Локтем прижал мою голову к подушке и так стал благословлять весь народ. Я задыхалась. При моей малейшей попытке приподняться батюшка еще крепче меня прижимал. Наконец, благословивши всех, он поднял голову мою, перекрестил меня и сказал: «Приходи завтра утром, а в 12 часов, пообедав, выедешь из пустыни». На другой день утром, когда я с дочерью вошла к старцу, он спросил: «Тут кто-то желал исповедаться!» Я изъявила свое желание, и моя дочь тоже. Батюшка оставил меня; на мое признание — «во всем грешна» — он спросил: «А лошадей крала?» Я ответила: «Нет». «Ну вот, видишь, и не во всем», — сказал старец, улыбнувшись. На мои слова, что совсем не умею исповедоваться, батюшка заметил: «От исповеди выходишь как святая».

Отпуская меня, старец строго повторил вчерашнее и еще добавил: «Видишь, у нас была одна такая теща. Зять придет пьяный, а она его от дочки прячет, чтобы дочь пьяного мужа не видала и ее не укоряла. А еще одна, — продолжал батюшка, — привезла к нам дочку просить благословения на замужество. Сама в молодости была красива, а вышла за некрасивого; дочке же нашла жениха рослого и красивого. (Жених моей дочери был рослый и красивый.) А дочка ее, приехав ко мне, увидала монастырь да монашенок, с ними и осталась. У твоей дочери и еще жених будет, — продолжал говорить мне старец, но опять ничего не выйдет — ей назначен не тот». Батюшка говорил мне прямо, не скрывая своей удивительной прозорливости ни в моем настоящем, ни в будущем. Не могла я в то время вдруг всего понять и вместить в себя: настоящее понимала смутно, будущее узналось впоследствии, — старец отпустил меня с тем, чтобы перед отъездом моим еще позвать.

Размышляя о всем сказанном старцем, я решила, что у моей дочери, должно быть, будут два жениха, а выйдет она за третьего. Но и этот помысел мой не скрылся от прозорливого старца. Когда я в последний раз вошла к нему с дочерью и родственницею проститься, он, указывая на дочь, сказал: «Ей назначен и не тот, и не то». Отпуская нас, указал на мою дочь — «второе». «А ты, — прибавил он, — третье. А знаешь, что делают в третьем отделении? Секут».

Отпуская нас, старец благословил иконочками и дал нам с дочерью книгу: «Царский путь Креста Господня». На мою просьбу его святых молитв сказал: «Буду молиться, — не проси». Но я добавила: «Если, батюшка, устроится все по моему желанию, то я отдам вам свою волю», — сама, впрочем, не зная, что говорила. Батюшка улыбнулся и сказал: «Ну, с тобой-то мы еще успеем поговорить». Я попросила батюшку ради Бога, чтобы никто не знал того, о чем я с ним говорила, но он опять, улыбнувшись, сказал: «Твой секрет на весь свет». Мы поехали. Когда я была на пароме и случайно взглянула на часы, было 12. Тут вспомнились мне вчерашние слова старца: «Выедешь в 12 часов дня из пустыни».

Приехавши домой, сначала, под впечатлением всего виденного и слышанного, я была покойна духом, но потом чем дальше, тем труднее становилось мне. Страшная тоска напала на меня. Вспомнилось мне и предсказание старца о ней, и я взялась за чтение Евангелия, но от наплыва мыслей даже не понимала — что читала. Страх чего-то и кого-то напал на меня. В душе ощущалась борьба. Воображалось, что ради послушания старцу я добровольно разрушаю счастье дочери. Я разболелась душой. Днем ходила как потерянная. Ночью одолевали меня страшные сны. Один из них особенно смутил меня, потому что сбылся. Потерпев немного, я написала старцу, но не откровенно, а поверхностно. Ответа не имела. В октябре, на короткое время и одна, выпросилась я у мужа поехать в Оптину, на что он согласился, хотя не совсем охотно. Приехавши в обитель, я пошла к старцу. Вдруг стало мне стыдно, что я так скоро приехала опять. Вошедши к нему в келью, я сказала: «Батюшка! Вы меня не прогоните?» На что получила ответ: «Мы никого от себя не гоним». Он взял меня одну. И как только я осталась наедине со старцем, какой-то мир душевный, забывчивость и вместе лень напали на меня. Все мои скорби показались мне таким пустяком, что стыдно было утруждать батюшку откровением всего этого. Так я ему ровно почти ничего и не сказала и не объяснила толком ничего, что незадолго перед тем испытывала. Получила только на все один ответ старца: «Ты его любила (жениха дочери), оттого и искушение».

Вечером вошла к нему проститься. Батюшка лежал. Народу почти не было, и он был свободен. Я попросила его, чтобы он отпустил меня домой. Он сказал: «Бог благословит, — поезжай». Я попросила его научить меня молиться. Батюшка сказал: «Молись так: Господи Иисусе Христе, помилуй нас троих и сотвори в нас троих святую волю Свою. Слышишь? — иначе не молись». Опять это мне было сильно не по сердцу. Я молилась и просила всегда у Господа, чего мне хотелось.