Преподобный Амвросий Оптинский

Еще старец ей же говорил: «Оборвешь лычко, потеряешь ремешок. Покойный государь Петр Великий любил петь на клиросе. Был при нем один диакон с хорошим голосом, но такой застенчивый и так боялся царя, что государь всегда понуждал его петь. Потом уже диакон так привык, что своим голосом покрывал голоса всех певцов и даже голос самого государя. Тогда Петр Великий стал дергать его за рукав, чтобы остановить, но не тут-то было. Государь дергает, а тот пуще орет».

Тут же батюшка рассказал еще о себе: «Когда я был маленький, очень любил стегать одну лошадку в конюшне у отца. Она была смирная. Но мать моя предостерегала меня: оставь! — А я все не слушался; подползу к ней и все ее стегаю. Она же все терпела, да как вдруг ударит меня задней ногой, так и вырвала у меня кожу на голове; и до сих пор знак есть». При сем батюшка показал на свою голову. Кому это говорилось, тот и понимал.

На вопрос кого-то из толпы, сколько раз надо есть в день, батюшка ответил примером: «Спасался в пустыни один старец, и пришла ему в голову мысль: сколько раз надо есть в день? Встретил он однажды мальчика и спрашивает его о сем, как он думает. Мальчик ответил: “Ну, захочется есть, поешь”. “А если еще захочется?” — спросил старец. “Ну так еще поешь”, — сказал мальчик. “А если еще захочется?” — спросил старец в третий раз. “Да разве ты осел?” — спросил, в свою очередь, старца мальчик. Стало быть, — добавил батюшка, — надо есть в день два раза».

Приехала как-то издалека к старцу одна барыня, у которой дочь жила в монастыре. Это была очень светская особа, ростом большая и очень полная. В первый раз она видела перед собою старца. На общем благословении, посмотрев на его слабые, маленькие и худенькие ручки, она сказала: «Ну что может сделать эта ручка?» Старец ответил ей на это следующим рассказом: «У моего отца был старый дом, в котором мы жили. Половицы в нем от ветхости качались. В углу залы стояла этажерка. На самой верхней полке ее стоял тоненький, легкий, пустой стеклянный графин, а на нижней — толстый глиняный кувшин. Вот мы, будучи детьми, однажды расшалились и неосторожно ступили на половицу, на которой стояла этажерка. Она качнулась, и тоненький графин слетел сверху; сам остался невредим, хотя был на полу, а толстому кувшину отшиб ручку. Мы тогда этому очень удивлялись».

Меня он по временам встречал псаломскими словами: Терпя, потерпех Господа, и внят ми, и услыша молитву мою. И возведе мя от рова страстей, и от брения тины, и постави на камени нозе мои и исправи стопы моя (Пс. 39, 2-3), — и прочее.

Говорил мне также: «Ум хорошо, два лучше, а три хоть брось».

На мое имя в рифму говаривал часто: «Сама не юли и другим не вели».

На тщеславие: «Не хвались, горох, что ты лучше бобов; размокнешь, сам лопнешь».

На рассказ одной, что она избежала какой-то опасности, а то могло бы случиться то и то, батюшка, смеясь, сказал: «Две женщины жили в одной избе. Вдруг как-то с печки упало полено. В испуге одна баба и говорит другой: “Хорошо, что моя дочь не замужем, да нет у нее сына Иванушки, да не сидел он тут, а то бы полено разбило ему голову”».

Раз мы уж очень истомились в хибарке в ожидании от старца общего благословения. Когда же вошли к нему, он сказал: «Томлю томящего мя. Истома хуже смерти».

Еще говорил: «В скорбях помолишься Богу, и отойдут; а болезнь и палкой не отгонишь».

На мои слова о молодежи, что вести их трудно, батюшка сказал: «Не беда, что во ржи лебеда; а вот беды, когда в поле ни ржи, ни лебеды». Прибавил еще: «Сеешь рожь, растет лебеда; сеешь лебеду, растет рожь. Терпением вашим спасайте души ваши (Лк. 21, 19). Претерпевший же до конца спасется (Мф. 10, 22). А ты терпи от всех, все терпи и от детей терпи».

Раз, помню, мне было уж очень трудно с больным моим мужем, так как он был ненормальный, и потому все дела по хозяйству были на мне. Пришло даже мне желание умереть, но старцу я об этом не говорила. Батюшка вышел на общее благословение и, взглянув на меня, сказал: «Один старец говорил, что не боится смерти. Неся однажды из лесу охапку дров, он очень изнемог. Сел для отдыха и в скорби проговорил: “Хоть бы смерть пришла”. А когда смерть явилась, он испугался и предложил ей понести охапку дров».

Учил старец смирению, чтобы оно было не наружное только, а и внутреннее. На общем благословении он стал однажды рассказывать, взглянув при сем на меня: «Жил в монастыре монах, который все говорил: ах я, окаянный! Раз игумен пришел в трапезу и, увидав его, спрашивает: ты зачем тут со святыми отцами? Монах отвечает: а затем, что и я тоже святой отец».