Преподобный Амвросий Оптинский

Еще говорил: «Распустили про одного монаха слух, что он святой. Все даже в глаза ему говорили это. А он все называл себя грешным и при этом смиренно кланялся всем. Но вот раз он кому-то, по обыкновению своему, сказал: “Я грешный”; а тот ему в ответ: “Знаю, что ты грешный”. Он так и встрепенулся: “Как? Разве ты что-нибудь про меня слышал?”»

«А вот, — говорил еще старец, — приехал раз в острог государь Николай Павлович, да и стал спрашивать арестантов, за что каждый из них сидит в остроге. Все оправдывали себя и говорили, что посажены в острог безвинно-напрасно. Подошел государь и еще к одному из них и спросил: “А ты за что тут?” И получил такой ответ: “За великие мои грехи и острога для меня мало”. Тогда государь обернулся к сопровождавшим его чиновникам и сказал: “Отпустить его сей же час на волю”». — И родной батюшка взглянул при этом на меня.

В это время кто-то из толпы сказал: «Батюшка! Вы кого не смирите? И кто не покорится вам?» Старец в ответ на это рассказал следующее: «Раз тоже государь Николай Павлович шел по улице Петербурга. Встретив военного писаря, он спросил: “Ты откуда?” “Из Депа158, Ваше Императорское Величество”, — ответил он. “Слово ‘Депо’ иностранное, оно не склоняется”, — заметил государь. А тот в ответ: “Пред Вашим Величеством все склоняется”».

Батюшка в этот раз с нами заговорился. Келейник давно докладывал о каких-то ждущих с мужской стороны, но старец не слушал. Вошедши, келейник опять доложил: «Батюшка! Поздно, уже десять часов (вечера)». Старец не отвечал. Видно, там теряли терпение, и, вероятно, кто-нибудь сказал: «Пустяки, с монашенками толкует старец». Келейник опять доложил: «Батюшка! Вас ждут N.N. и N.» А батюшка стал рассказывать, смеясь: «Был в Туле; видел памятник, где написано: под камнем сим лежит Ларин Максим; им бы только жить да веселиться, а они изволили на тот свет переселиться»159. Келейник опять повторил, кто ждет, вероятно думая, что старец не слышит. Батюшка же спокойно, смеясь, ответил ему: «Пустяки мне вот в голову идут». И, указав ручкой на всех нас, сказал: «И хорошо помню их; а вот кто там дожидается, забываю». Тут какая-то из Шамординской обители самоуверенно сказала: «Мы знаем, что вы, батюшка, молитесь за нас каждый вечер». Батюшка сказал: «Да, когда не устаю; а то и свинья забудет своих поросят, когда ее палят».

Время шло. Я все ездила к старцу, больше и больше привязывалась к нему и внутренне отрывалась от своей мирской жизни. Наружное же мое было все то же. Между прочим, я тщательно скрывала свое сердечное влечение как от самого старца, так и от всех.

Старец еще раза два намекал мне о монастыре. Раз, провожая меня с дочерью в путь, сказал: «Ведь вам обеим быть в монастыре». Я ничего не ответила на это. А то еще как-то, поводя мне ручкой по лицу, спросил: «Ты знаешь, что я пишу на твоем лице?» Не понимая дела, я, в свою очередь, спросила его: «Что, батюшка?» «Букву “Ш” на морде, — ответил он, — и выйдет — Шамордино». Я опять промолчала. Так все было для меня сбивчиво, непонятно тогда. Сама я была несвободна. А у дочери было такое душевное устроение: поживет со мною в монастыре, и как будто ей уже тяжело бывало уезжать из него; а попадет в мир, про монастырь забудет. Притом же предсказание старца насчет вторичного сватовства ее начинало сбываться. Ей стал нравиться другой молодой человек, и я была не прочь выдать ее за него замуж. Но со временем случилось такое обстоятельство, которое заставило нас отдалить ее от этого молодого человека, которого, кстати, очень скоро разбил нервный паралич. Таким образом, сбылись и другие слова старца, сказанные ей при первом нашем приезде к нему: «Будет и другой, но опять ничего не выйдет, — ей назначено не это».

От старца я не давала отставать своей дочери. Часто брала ее с собой. А раз отослала ее к нему со своей знакомой на два дня. Но прошло дня три, и, к моему крайнему удивлению, моя знакомая вернулась одна, а дочь осталась. Мне велено было сказать, что она захотела посмотреть вновь устроившуюся батюшкину женскую общину, куда и поехала с начальницей общины, которая очень полюбила ее и вообще обеих нас, встречаясь часто с нами у старца. Я хотя и удивилась этому, так как моя дочь жила в полном повиновении у нас с отцом, особенно у него, больного, но приняла это сначала спокойно. Потом неизвестность, когда и с кем она приедет к нам, стала меня беспокоить. А виденный мною про нее сон окончательно встревожил меня.

В этом сне представилось мне, будто я нахожусь в Шамордине, где никогда не бывала, но мне кто-то говорит, что это оно.

Помню Святые ворота и подле какую-то могилу с крестом. Но тогда на самом деле этой могилы еще не было, потому что покойная начальница общины матушка София была еще жива. Затем я очутилась в каком-то корпусе, с длинным коридором внутри (теперешний настоятельский корпус). В одной из его комнат, вижу, стоит купель, и мне говорят, что хотят крестить дочь мою. Тут я увидела и ее саму. Восприемники же ее будто — старец Амвросий и матушка настоятельница София.