Преподобный Амвросий Оптинский

«По усиленной просьбе духовных детей старца, — передает г-жа N, — иеромонахом В. расшит был наглазник (большой параман), и нам показали лицо старца. Оно было чудное, светлое и с выражением привета, такое, какое бывало у батюшки, когда он встречал после долгой разлуки дорогих своих духовных детей. От жара ли свечей или тесноты даже капельки пота были заметны на светлом личике старца, как у живого. Но тут случилось со мною нечто из ряда вон выходящее. Я стояла с правой стороны гроба подле самого подсвечника, так близко, что мои руки касались края гроба; смотрела пристально на родного батюшку, стараясь запечатлеть в своей памяти навсегда черты его лица. Сзади меня неподалеку находилась дверь кельи М. Т., батюшкиной внучки, в которой последнее время часто батюшка находился и занимался с народом. Слышно, кто-то оттуда сзади подошел ко мне и с правого моего плеча нагнулся над самым моим ухом; и вот я услыхала недовольный, даже гневный, громкий голос самого батюшки отца Амвросия. Смысл слов его выражал то, зачем смотрят его лицо. Это была одна минута. Со страшным испугом я отлетела в противоположную сторону и очутилась у дверей настоятельских келий. Не скоро я оправилась от испуга. Больше я лица батюшкина уже не видала, хотя его открывали много раз до того времени, как совершен был над ним чин погребения. Я каждый раз отходила. Сказала я тогда об этом только одному батюшке отцу Иосифу. Чтобы разъяснить это обстоятельство, я должна несколько отклониться в прошлое. Почти за четыре года до кончины старца умерла матушка София, первая настоятельница Шамординской общины. Бывши еще мирской, я приезжала на похороны ее. После похорон поехала в Оптину к старцу, чтобы побывать у него лично для себя, а кстати и выразить ему сожаление о кончине его любимой ученицы монахини Софии. Попала я к батюшке поздно вечером и была принята им на общем благословении. Тут много было приехавших сестер из Шамордина. На выраженное мною сожаление о покойной батюшка сказал: “Да! Мало пожила, а заставила многих полюбить себя”. На мои же слова: “Как она мертвая была хороша! Спаси Господи сестер, — они мне ее открывали и показывали, хотя я и не просила их об этом”, — батюшка грустно сказал: “Прибежали ко мне все в слезах в первую минуту (м. София скончалась в Оптиной, и тело ее перенесено было в Шамордино): позволь да позволь расшить схиму и открыть, чтобы им смотреть; а схимников по уставу открывать не следует. Я, на их горе, поддался; а теперь кто видел ее лицо и клади поклоны целый год с молитвой: ‘Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешную и прости мою неслыханную дерзость смотреть лицо схимника’, — и при этом три поклона утром и вечером”. Я так и клала поклоны с молитвой целый год. Вот старец и за себя был недоволен, что дерзко смотрели его лицо, а больше всех я, грешная».

В следующее, 11-е число, пятницу, как в Шамординской Казанской женской общине и Оптиной пустыни, так и во многих других местах совершались уже заупокойные литургии по старцу Амвросию. Во втором часу дня отслужили последнюю над ним в келье панихиду, и затем гроб с телом почившего был вынесен из настоятельского корпуса в церковь, где продолжалось чтение Псалтири и неумолчно пелись панихиды, при неутешном плаче наполнявших храм духовных чад и почитателей старца.

Вследствие же разосланных всюду телеграмм со всех сторон начинали теперь прибывать в общину посетители. Во всех поездах, ехавших в этот и следующие дни по Курской, Рязанской и другим дорогам, то и дело слышались разговоры о кончине старца Амвросия. Многие ехали именно на похороны. Почтовая станция в Калуге осаждалась просьбами о лошадях. Ко дню погребения, вместе с преосвященным Виталием, разновременно прибыли: благочинный всех калужских монастырей, настоятель Тихоновой пустыни архимандрит Моисей и другие настоятели и настоятельницы ближайших к Оптиной пустыни монастырей, из своей и из чужих епархий, и много других духовных и светских лиц, так что в обители недоставало и помещения. Вместе с тем по всем дорогам шли пешеходы, так что к этому времени скопилось в Шамордине до восьми тысяч народу.

Между тем, из любви и уважения к почившему старцу, между оптинским братством и Шамординской общиной возникло недоразумение, где погребсти тело дорогого для обеих сторон покойника — в Оптиной или Шамордине. Для разрешения этого вопроса сочли нужным даже отнестись в Святой Синод, откуда вскорости и получена была телеграмма за подписью первенствующего члена Синода, Санкт-Петербургского митрополита Исидора, повелевавшего погребсти тело старца Амвросия в Оптиной пустыни.

Всю следующую на 12-е число ночь панихиды по старцу служиться продолжались. Служили их по просьбе сестер и посетителей, то по собственному желанию и усердию прибывшие иеромонахи и священники. Народ во все время, пока открыто было тело почившего, приносил платки, куски холста и другие вещи, прося приложить их к телу старца, и принимал их обратно с верой и благоговением, как святыню. Некоторые матери прикладывали к нему своих маленьких детей.