Преподобный Амвросий (СИ)

Бывали, хотя весьма редко, и такие дни, когда старец после обеда вовсе не отдыхал, может быть, потому, что чувствовал в себе довольно сил обойтись без отдыха; или просто так не спалось. Тогда он звал к себе писаря и диктовал кому-нибудь письмо. Таким образом у него минуты одной не проходило в праздности. Во время отдыха старца уже никто не беспокоил. Народ уходил на гостиницу. Двери кругом запирались, - и в хибарке, и в скиту на парадном крыльце. После краткого полуденного отдыха, часа в три, старец был опять на ногах и, если чувствовал здоровье свое порядочным, опять шел к посетителям толковать; если же был слаб, принимал народ в келлии о. Иосифа, лежа на его койке. Тут он среди толков с народом и чай пил часов в пять вечера. И опять, и опять принимал и толковал, толковал и принимал. - Иногда батюшка неожиданно прерывал свою беседу с посетителями и уходил на некоторое время в свою келлию - это бывали моменты, когда он чувствовал потребность побыть одному с Богом, в молитвенном самоуглублении, чтобы с освеженной душой снова возвратиться к людям на делание свое. Часов в восемь старец ужинал, - подавалось на стол то же, что и в обед. И среди ужина келейники кое о чем и кое о ком спрашивали старца, а он не переставал отвечать. Или же опять заставлял почитать что-нибудь. Вскоре после ужина, если силы старца окончательно изнемогали, он ограничивался преподанием всем общего благословения. Если же силы еще не совсем оставляли его, то опять начинались обычные приемы и толки, которые и продолжались иногда до 11 часов ночи… Несмотря на крайнее обессиление и болезненность старца, день всегда заключался вечерним молитвенным правилом, состоявшим из малого повечерия, канона Ангелу-хранителю и вечерних молитв. От целодневных, почти непрерывных докладов келейники, то и дело приводившие к старцу и выводившие посетителей, едва стояли на ногах, однако попеременно читали положенные молитвословия… По окончании правила старец, по обычаю, испрашивал у предстоящих прощения, елика согреших делом, словом и помышлением. В заключение келейники принимали от старца благословение и направлялись к выходу. Зазвонят иногда часы. Слабым, едва слышным голосом спросит старец: «Сколько это?» - «Двенадцать», - ответят. «Опоздали», - скажет.

Спать ложился батюшка всегда одетым - летом в балахон, а зимой в ватный подрясник, опоясанный непременно кожаным поясом. На голове имел всегда шапку монашескую, а в руках четки. Снимал только сапоги, оставаясь в одних носках. Богу известно, как проводил старец ночные часы. Только по приходе к нему на утреннее правило келейники замечали, что во время ночи он переменил несколько фланелевых рубашек, из чего можно видеть, что непрерывного сна он не имел.