При описанной мной сцене в келье Серафима мать моя не присутствовала: она только издали наблюдала, вошел ли я в келью, и поджидала моего выхода на монастырском дворе. Увидев меня чрезвычайно взволнованным, когда я подошел к ней, она не тотчас поверила моему рассказу и все приписывала мое волнение нагоняю, который я — как ей казалось — должен был получить от старца; но проявившееся с этой поры во мне глубокое к нему уважение и стремление быть у него всегда, когда мы приезжали в Саров, и его всегда необыкновенно ласковое со мной обхождение вполне ее успокоили впоследствии.
Действительно, в первый же раз, когда мы после описанной сцены отправились к нему вслед за священником с Дарами, я протеснился вперед к старцу, и меня занимала уже не толпа — как то было прежде — но именно сам Серафим и его причащение. По обыкновению, он стоял на коленях на пороге своей кельи, и сверх иеромонашеской мантии на нем была епитрахиль. Когда приблизился священник и передал ему Чашу, он, благоговейно приняв ее в руки, начал громко читать причастную молитву: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога живого, пришедший в мир грешных спасти, от них же первый есмь аз». При этом он преклонил голову до земли, держа Чашу над головой. Затем, поднявшись, продолжал: «Еще верую, что сие есть самое пречистое Тело Твое» и т. д., и все это с таким убеждением и с таким восторженным умилением, что и я невольно преклонил колени, и каждое слово этой молитвы глубоко впечатлелось в душе моей.
Когда после приобщения в числе прочих подошел и я к его благословению, то он так приветливо обратился ко мне со своим обычным угощением — крошеными просфорами в чашке с вином — погладил меня по голове и дал целую просфору, что обратило на меня внимание всей толпы, так как это была необыкновенная с его стороны благосклонность.
С тех пор я всякий раз, когда был в Сарове, старался как можно ближе становиться к Серафиму, чтобы не только слышать, как он произносит причастную молитву, но и любоваться его глубоко-вдохновенною наружностью и следить за каждым его движением, что все производило на меня потрясающее впечатление. Даже до сей поры, подходя к причастию и повторяя за священником слова причастной молитвы, я мысленно вижу перед собой величественный облик Серафима с Чашей в руках.
В бытность строителем Высокогорской пустыни, в январе 1831 года иеромонах Антоний отправился к отцу Серафиму в Саров в страшном унынии. Его все время преследовали мысли о кончине. Когда входил в храм, ему все время казалось, что входил туда последний раз.
Приехав в Саров вечером и никуда не заходя, иеромонах Антоний направился прямо к келье старца Серафима. Не доходя до нее, встретив одного из саровской братии, он узнал, что отец Серафим еще не вернулся в монастырь из своей пустыни. Было около пяти часов вечера и темнело. Отец Антоний, остановившись в раздумье, не знал, идти ли куда или тут дожидаться. В это время, стоявшая близ братия, завидев издали грядущего старца, известили: «Отец Серафим идет».
Старец шел в обыкновенной своей одежде, с мешком за плечами, опираясь на топор. Иеромонах Антоний тотчас же подошел к нему и поклонился как обычно.
— Что ты? — спросил старец.
— К вам, батюшка, со скорбною душой.
— Пойдем, радость моя, в келью, — приветливо сказал старец.
В келье наедине иеромонах Антоний умолял старца Серафима сказать ему откровенно, случится ли с ним то, что внушают ему помыслы: «Сижу ли я в келье, выйду ли на монастырь, мне представляется, что в последний раз вижу обитель. Из сего заключаю, что скоро умру, потому указал уже и место могилы для себя. Желаю знать о своей смерти единственно для изменения жизни, чтобы, отказавшись от должности, посвятить остальные дни свои безмолвному вниманию. Извещение о смерти не будет страшно для меня».
Преподобный Серафим слушал рассказ, не изменяя положения и держа за руку иеромонаха Антония. Когда же тот закончил, блаженный старец, взирая на него с любовью сказал: «Не так ты думаешь, радость моя, не так: промысл Божий вверяет тебе обширную Лавру»
Отцу Антонию подумалось, что старец Серафим желает отвлечь его от скорбных мыслей. Поэтому, прерывая его, сказал: «Батюшка! Это не успокаивает меня, не усмиряет моих помыслов; я умоляю вас, скажите мне прямо, мысли мои о смерти не служат ли от Бога указанием на близкую мою кончину. И в таком случае я буду просить молитв о душе моей и приму мирно и с благодарением ваше слово. Мне хочется встретить час смертный с должным приготовлением». Преподобный Серафим с ангельской улыбкой отвечал: «Неверны твои мысли, я говорю тебе, что промысл Божий вверяет тебе Лавру обширную», и, к большому удивлению отца Антония, преподобный Серафим стал просить его милостиво принимать из Сарова братию, если кто придет в Лавру или кого он пошлет.