Однажды привезла я к отцу Серафиму восковых свеч, он тотчас же спросил меня: «Ты матушка, поедешь в Дивеево?» Я отвечала ему: «Благословите, батюшка; я везу туда три иконы». Тогда отец Серафим сказал: «Так, кстати, отвези туда и свечки; все равно за вас пойдет молитва». Потом он сказал: «Ты, матушка, знаешь пчел? Когда матка сидит в улье, то и пчелки около нее. Так-то и девочки в Дивееве всегда пребывают с Божьей Матерью». На это я сказала ему: «Ах, батюшка, как счастливы эти девочки, что они всегда пребывают с Божьей Матерью». Тогда батюшка возразил мне: «Что девочкам завидовать; и вдовой быть хорошо; Анна Пророчица была вдова, но разве ей было худо? А ты девушек-то моих люби, почитай; и не дожидайся, чтобы они за тобой ходили, а сама поищи их». Через несколько лет после того я овдовела; и из Дивеева Ирина Прокопьевна прислала ко мне сестру с письмом, в котором звала меня в обитель. Тогда я вспомнила слова отца Серафима: «Не дожидайся, чтобы девушки мои за тобой ходили, а сама поищи их», — и решилась поступить в дивеевскую общину.
В 1827 году, по поступлении моем в Саровскую пустынь, я увидел отца Серафима в первый раз, когда шел он из своей кельи в больничную церковь к ранней обедне.
Он опирался в то время на дубовую кривую палочку, и эта палочка мне так понравилась, что я с тех пор всегда думал о том, как бы достать мне эту палочку на память от такого великого старца.
Почти через два года после того, в 1829 году, 21 января, пришел я к отцу Серафиму принять от него благословение на дорогу, потому что отец игумен посылал меня.
Старец, ничего не говоря, вышел из своей кельи в сени, достал из чулана давно желанную мной палочку и, отдавая мне ее, сказал: «Вот, это тебе навсегда». Получив от него такой драгоценный подарок, я берег его у себя более двадцати лет.
В 1829 году, летом, быв еще послушником, размышлял я однажды об отце Серафиме и дивился, что такой дивный человек живет на свете в нынешнее время и наши глаза его видят.
Пойду я к нему, подумал я, в пустынь и насмотрюсь на него досыта, хотя издали, чтобы во мне осталась навсегда память о том, как я его видел.
После того действительно отправился я в пустынь к отцу Серафиму и, не доходя до источника старца сажень тридцати, увидел его, обращенного ко мне спиной и возделывавшего мотыгой землю.
Вдруг он, еще не видя меня, бросает свою мотыгу, оборачивается ко мне лицом, бежит навстречу, падает мне в ноги и говорит: «Радость моя! Удостоился я, многогрешный, лобызать стопы Царицы Небесной».
Я поднял его и со слезами сказал: «Батюшка, скажите мне сколько-нибудь, как это было?» Но он на дал ответа на мой вопрос и начал говорить совсем о другом.
Поступив в дивеевскую общину, я проходила по благословению отца Серафима послушание в том, что приготовляла сестрам пищу.
Однажды, по слабости здоровья и вражескому искушению, я пришла в великое смущение и уныние, и решилась совершенно уйти из обители тихим образом, без благословения: до такой степени трудным и несносным показалось мне это послушание. Без сомнения, отец Серафим провидел мое искушение, потому что вдруг прислал мне сказать, чтобы я пришла к нему.
Исполняя его приказание, я отправилась к нему на третий день Петрова дня по окончании трапезы и всю дорогу проплакала.
Придя к саровской его келье, я сотворила, по обычаю, молитву, и старец, сказав «Аминь», встретил меня как отец чадолюбивый и, взяв за обе руки, ввел в свою келью. Потом сказал: «Вот, радость моя, я тебя ожидал целый день».
Я отвечала ему со слезами: «Батюшка, тебе известно, какое мое послушание; раньше нельзя было; только что я покормила сестер, как в ту же минуту отправилась к тебе и всю дорогу проплакала».
Тогда отец Серафим утер мои слезы своим платком, говоря: «Матушка, слезы твои недаром капают на пол», — и потом, подведя к образу Царицы Небесной Умиления, сказал: «Приложись, матушка. Царица Небесная утешит тебя».
Я приложилась к образу и почувствовала такую радость на душе, что совершенно оживотворялась. После того отец Серафим сказал: «Ну, матушка, теперь ты поди на гостиную, а завтра приди в дальнюю пустыньку». Но я возразила ему: «Батюшка, я боюсь идти одна в дальнюю-то пустыньку».
Отец же Серафим на это сказал: «Ты, матушка, иди до пустыньки, а сама все на голос читай: Господи, помилуй, — сам пропел при этом несколько раз: «Господи, помилуй», — а к утрени-то не ходи, но как встанешь, то положи 50 поклонов и поди».
Я так и сделала, как благословил отец Серафим: встала, положила 50 поклонов и пошла, и во всю дорогу на голос говорила: «Господи, помилуй». От этого я не только не ощущала никакого страха, но еще чувствовала в сердце величайшую радость, по молитвам отца Серафима.