Прерия. Шпион.

— Да, он был в плаще.

— И вы думаете, он пришел только для того, чтобы повидаться с вами?

— Да, со мной и с моими дочерьми.

— Смелый юноша, — шепнул председатель суда своему молчаливому коллеге. — Я не вижу большого зла в этой выходке. Он поступил неосторожно, но благородно.

— Вы уверены, что ваш сын не получал никакого поручения от сэра Генри Клинтона и что поездка к родным не была лишь предлогом, чтобы скрыть его истинную цель?

— Как я могу знать об этом? — ответил испуганный мистер Уортон. — Разве сэр Генри доверил бы мне такое дело?

— Известно ли вам что-нибудь об этом пропуске? — И судья протянул ему бумагу, которая осталась у Данвуди после ареста Уортона.

— Нет, даю слово, мне ничего не известно о нем! — воскликнул старик и отшатнулся от бумаги, словно она была заразной.

— Вы клянетесь?

— Клянусь!

— Есть у вас еще свидетели, капитан Уортон? Этот не может быть вам полезен. Вас задержали при обстоятельствах, которые могут стоить вам жизни, и вам остается только самому доказать свою невиновность. Обдумайте все хорошенько и не теряйте спокойствия.

Было что-то пугающее в бесстрастии этого судьи, и Генри побледнел. Заметив сочувствие полковника Синглтона, он чуть не позабыл о грозившей ему опасности, но суровый и сосредоточенный вид двух других судей напомнил ему, какая ждет его участь. Он замолк и лишь бросал умоляющие взгляды на своего друга. Данвуди понял ею и вызвался выступить как свидетель. Он дал присягу и пожелал рассказать все, что знает. Но его показания не могли изменить существа дела, и Данвуди вскоре почувствовал это. Сам он знал очень немного, да и это немногое скорее шло во вред Генри, чем на пользу. Показания Данвуди были выслушаны в полном молчании, и безмолвный судья в ответ лишь покачал головой, но так выразительно, что всем стало ясно без слов, какое впечатление они произвели.

— Вы тоже считаете, что у обвиняемого не было иной цели, кроме той, в которой он признался?

— Никакой, я готов поручиться собственной жизнью! — горячо воскликнул Данвуди.

— Вы можете присягнуть в этом?

— Как я могу дать присягу? Один бог читает в сердцах людей. Но я знаю этого человека с детства: он был всегда правдив. Он выше лжи.

— Вы говорите, что он бежал и был снова взят в плен с оружием в руках? — спросил председатель.

— Да, и был ранен в бою. Вы видите, он и сейчас еще не вполне владеет рукой. Неужели вы полагаете, сэр, что он бросился бы туда, где рисковал снова попасть к нам в руки, если бы не был уверен в своей невиновности?

— А как вы думаете, майор Данвуди, Андре сбежал бы с поля боя, если бы близ Территауна [106] разгорелось сражение? — спросил бесстрастный судья. — Разве молодость не жаждет славы?

— И вы называете это славой? — воскликнул майор. — Позорную смерть и запятнанное имя!

— Майор Данвуди, — ответил судья с непоколебимой важностью, — вы поступили благородно. Вам пришлось выполнить тяжелый и суровый долг, но вы справились с ним, как честный человек и верный сын своей родины; и мы должны поступить точно так же.

Все собравшиеся в зале суда с величайшим вниманием следили за допросом. Отдаваясь безотчетному чувству, которое мешает нам разбираться в причинах и следствиях, большая часть слушателей считала, что если даже Данвуди не удалось смягчить сердца судей, то это уж никому не удастся. Тут из толпы выдвинулась нескладная фигура Цезаря; его выразительное лицо, на котором была написана глубокая печаль, так резко отличалось от физиономий остальных негров, глазевших на все с пустым любопытством, что обратило на себя внимание молчаливого судьи. Он впервые разжал губы и произнес:

— Пусть негр пройдет вперед.

Теперь было поздно отступать, и Цезарь, не успев собраться с мыслями, оказался перед офицерами американской армии. Допрашивать негра предоставили тому судье, который его вызвал, и он приступил к делу с подобающей строгостью:

— Знаете ли вы подсудимого?

— Еще бы не знать, — ответил Цезарь таким же внушительным тоном, как и судья, задавший вопрос.

— Когда он снял парик, он отдал его вам?

— Цезарю не нужен парик, — проворчал негр, — у него свои хорошие волосы.

— Передавали вы кому-нибудь письма или, может, выполняли какие-нибудь другие поручения, когда капитан Уортон был в доме вашего хозяина?

— Я всегда делал, что велит хозяин.

— Но что он велел вам делать?

— Как когда: то одно, то другое…

— Довольно, — сказал с достоинством полковник Синглтон, — вы получили благородное признание джентльмена, — что можете вы услышать нового от этого невольника? Капитан Уортон, вы видите, о вас создается неблагоприятное мнение. Можете вы представить суду других свидетелей?